С.А.Павлюченков Крестьянский брест, или предыстория большевистского НЭПа., М, 1996.: 2 С.А.Павлюченков Крестьянский брест или предыстория большевистского НЭПа

«Товарообмен»

Стабильнейшая из валют в Отечестве! В начале 1918 года где-то сытые селяне изводили горы зерна на самогон, где-то худосочные горожане утоляли чувство голода вином из разбитых погребов. Опьяненная анархией, самогоном и изысканным вином Русь веселилась, плакала и праздновала кончину опостылевшего порядка. В деревне продолжался бурный процесс раздела помещичьих имений. Между отдельными обществами разыгрывались настоящие сражения за право грабить ту или иную усадьбу. Нельзя сказать, что крестьяне не понимали своего вандализма в отношении архитектурных памятников и художественных ценностей бывших дворянских гнезд. Но на основании опыта 1905—1907 годов у них сложилось убеждение, что помещика не выживешь, если не стереть с лица земли его имение. Этим пользовались кулачки и крестьяне средней руки, подъезжавшие к месту погромов на нескольких подводах каждый, чтобы увезти побольше добра.

Горький в «Несвоевременных мыслях» отмечал, что в деревне появился особый хищный тип мелкого хозяйчика, быстро обогащавшегося за счет помещичьей собственности, а также путем безудержной спекуляции в условиях полного развала государственной продовольственной системы. Почувствовав вкус к наживе, деревня брала реванш у голодного города за многовековую эксплуатацию и утеснение.

К. Радек впоследствии писал об этом периоде: «Крестьянин только что получил землю, он только что вернулся с войны в деревню, у него было оружие и отношение к государству, весьма близкое к мнению, что такая дьявольская вещь, как государство, вообще не нужно крестьянину. Если бы попытались обложить его натуральным налогом, мы бы не сумели собрать его, так как для этого у нас не было аппарата, а крестьянин добровольно ничего бы не дал. Нужно было сначала разъяснить ему весьма грубыми средствами, что государство не только имеет право на часть продуктов граждан для своих потребностей, но оно обладает и силой для осуществления этого права»52.

Карл Бернгардович был прав. Действительно, чтобы иметь возможность в 1921 году потребовать у крестьянина часть его хлеба, государству в течениГе трех лет потребовалось всеми способами доказывать ему, что оно имеет возможность забрать у него все. Однако высказывание Радека не вполне искренне. Он намеренно расписывает историческое полотно большими, широкими мазками, чтобы скрыть под ними грязненькие, дилетантские штришки первоначальных опусов большевизма. Мы далеки от того, чтобы вослед Радеку стать на путь апологетики государственного насилия, вдохновляемого идеологией классовой войны. Полезнее указать на недостатки сильного, чем растравлять язвы слабого. Государство, отторгнувшее миллионы своих граждан как классово чуждый

элемент, более ответственно перед историей, нежели массы темных, впервые дорвавшихся до сытой и вольной жизни мужиков.

Разного рода реминисценции, встречающиеся сплошь и рядом в заявлениях политиков, как правило, представляют собой чуть-чуть приоткрытые двери в историю, в которые они пропускают стайки легковесных заслуг и которые захлопывают при приближении тяжелых обвинений.

Весной 1919 года, на VIII съезде РКП (б), Ленин, возвращаясь к недавнему прошлому, произнес: «Мы поступали согласно тому, чему учил нас марксизм. В то же время политическая деятельность Центрального Комитета в конкретных проявлениях всецело определялась абсолютными требованиями неотложной насущной потребности. Мы должны были сплошь и рядом идти ощупью. Этот факт сугубо подчеркнет всякий историк, который способен будет развернуть в целом всю деятельность Центрального Комитета партии и деятельность Советской власти за этот год»53.

Как заметил в один из драматических моментов 1914 года французский посол в России М.Палеолог германскому послу графу Пурталесу, очевидно, положение очень дурное, если возникла необходимость уже взывать к суду истории. Думается, что из аналогичных соображений следует отнестись критически к воззванию вождя большевиков к будущим исследователям истории. Формула Ленина намеренно проста, в ней проглядывается попытка обезличенным прагматизмом прикрыть глобальные просчеты. Мол, если не имеется ясного теоретического представления о должном направлении политики, то деятельность осуществляется «на ощупь», под воздействием «неотложной насущной потребности». Здесь шаг в сторону (или попытка к бегству) от любимой им диалектики — есть противоположности, но их единство отсутствует.

Как у зрячего глаза, так и у слепца «ощупь» — всего лишь инструменты, которые помогают им выбрать путь соответственно потребности. Если у правительства нет ясного представления о ситуации и перспективах, то что направляет его деятельность и определяет выбор в неотложных делах? Интерес. Это тот фундаментальный вектор, который лежит в основе как стратегических установок, так и разрешения «неотложной насущной потребности». Ленин должен был сказать: шли «ощупью», но так, как «учил нас марксизм».

Действительное содержание интереса, лежавшего в основе деятельности большевистского руководства, вопрос особый, и уместнее подойти к нему в заключении. Сейчас важнее обратить внимание на конкретные детали и противоречия, которые в состоянии подтвердить наш взгляд на исторический процесс как на борьбу «свободы» и «необходимости», заставляющий отыскивать в каждом движении, продиктованном объективными потребностями, ту частичку идиотизма, привнесенного гордыней человеческого со

знания, которая приводила к результатам намного худшим, чем они могли бы быть.

Если истина и существует, то в политике она неизменно заслоняется интересом. До Октября Ленин, исходя из интересов союза с революционно настроенным крестьянством, повторял, что партия большевиков не может задаваться целью «введения» социализма в мелкокрестьянской стране54, однако после захвата власти он тайно и явно пересмотрел ряд коренных политических установок. Позже, в начале нэпа, Ленин был вынужден сделать несколько откровенных признаний относительно содержания своей политики в первое полугодие после прихода к власти:

«В марте или апреле 1918 г., говоря о наших задачах, мы уже противополагали методам постепенного перехода (к социализму. — СП.) такие приемы действия, как способ борьбы, преимущественно направленный на экспроприацию экспроприаторов, на то, что характеризовало собою главным образом первые месяцы революции, т.е. конец 1917 и начало 1918 года». «Свою строительскую, хозяйственную работу, которую мы тогда выдвинули на первый план, мы рассматривали под одним углом. Тогда предполагалось осуществление непосредственного перехода к социализму без предварительного периода, приспособляющего старую экономику к экономике социалистической»55. «Мы исходили большей частью, я даже не припомню исключений, из предположений, не всегда, может быть, открыто выраженных, но всегда молчаливо подразумеваемых, — из предположений о непосредственном переходе к социалистическому строительству. Я нарочно перечитал то, что писалось, например, в марте и апреле 1918 года о задачах нашей революции в области социалистического строительства, и убедился в том, что такое предположение у нас действительно было»56. Ленин, как истинный политик, мягко выразился относительно «предположений» о непосредственном переходе к социалистическому строительству, которые вовсе не были «молчаливо подразумевавшимися». Р. Абрамович, один из лидеров Бунда и меньшевиков, вспоминал, что весной 1918 года его буквально шокировали прямолинейные заявления Троцкого и самого Ленина о возможности шестимесячного перехода к социализму57. Подобные представления и установки руководителей большевиков не могли не порождать разного рода авантюр. И здесь тон задавал,

разумеется, лидер.

Сохранились сведения об эпизоде, который вносит большую ясность в понимание как политики, проводившейся большевиками с октября, так и некоторых существенных черт характера Ленина. Когда весной 1918 года проступили губительные последствия процесса повальной национализации промышленности, все причастные к ней руководители начали оправдываться и выяснять, кто виноватее. В конце мая, на I съезде ВСНХ, когда вспыхнула одна из таких разборок, бывший председатель Президиума ВСНХ

Н.Осинский не без тайного злорадства объявил: «Если меня сейчас шпилят всеобщей национализацией, то мне интересно в данный момент привести одну весьма любопытную историческую справку. Это именно проект всеобщей национализации производства, внесенный т. Лениным в декабре 1917 г. Там в п. 1-м говорится, что все акционерные предприятия объявляются собственностью республики. Что же касается лично меня, то это до некоторой степени был саботаж — этот проект был задержан в недрах ВСНХ, и в этом отношении необходимую долю участия в задержке нужно отнести и за счет меня. (Возгласы с мест: Не можете ли прочесть проект?) В п. 1-м проекта говорится, что все акционерные предприятия объявляются собственностью государства, затем говорится об аннулировании всех государственных займов, 5-й п. — о введении трудовой повинности, 6-й и 7-й говорят о приписке к потребительным обществам — все это предполагалось провести в жизнь одним декретом в декабре 1917 г. (Возглас с места: передайте проект в бюро.) Я полагаю, что здесь нет никакой разницы. Я стою на той точке зрения, как и в свое время т. Ленин в декабре месяце, что нужно идти ко всеобщей национализации, но нельзя этого делать одним махом»58.

При сопоставлении сообщения Осинского и других подобных фактов (например, случай с «расстрельным» декретом, внесенным Лениным в комиссию Троцкого) видно, что у вождя большевиков имелась интересная склонность «подсовывать» свои наиболее одиозные и рискованные проекты для принятия под чужую ответственность. В упомянутом Осинским документе от декабря 1917 года уже почти во всем обличьи предстает идеальный образ всей системы военного коммунизма, который удалось реализовать на практике лишь к 1920 году. Несмотря на провал фронтальных попыток «введения социализма», отпечаток подобных установок просматривается на каждом частном мероприятии правительства большевиков, при каждом его шаге, так сказать, «ощупью» в первые месяцы Советской власти.

В условиях развала государства, распада традиционных экономических связей и обесценения денежных знаков, практическому уму, чуждому идее примитивного насилия, выход виделся в развитии элементарного обмена между городом и деревней. Как говорил в то время Н, Суханов, проблема извлечения хлеба из деревни есть не что иное, как проблема организации товарообмена59.

После того, как первая скоротечная попытка выкачки хлеба путем посылки вооруженных отрядов оказалась малосостоятельной, в большевистском правительстве начинают задумываться об организации широкомасштабного товарообмена. Как указывалось в обстоятельном докладе коллегии Наркомпрода в Совнарком, «анализ существующего положения приводит к выводу, что только снабжение деревни тем, чего она требует, т.е. предметами первой необходимости, может вызвать на свет спрятанный хлеб. Все другие

меры лишь паллиативы»60. Товарообмен уже везде происходит стихийно, путем мешочничества. Положить этому конец можно только организовав государственный товарообмен, — говорилось в докладе и подчеркивалось, что для этого «имеется в свободном распоряжении очень большой запас товаров».

Оказалось, что зимой, в то время, когда продполитика большевиков свелась преимущественно к истеричным призывам и кампаниям, когда Ленин сотрясал воздух угрозами расстрелов и вместе с Зиновьевым поднимал питерских рабочих на обыски, текстильная промышленность продолжала по инерции работать и на складах накопилось значительное количество мануфактуры. После развала армии в интендантстве освободились «огромные запасы всяких товаров, во многих случаях уже гниющих без всякой пользы, в таможнях и портах накопилось много сельскохозяйственных орудий»61. По расчетам Наркомпрода, даже части этих запасов на сумму 1162000000 рублей было достаточно, чтобы до лета выкачать из деревни большую часть прошлогоднего урожая.

Наркомпрод и новоиспеченный нарком Цюрупа самым энергичным образом принялись за подготовку задуманной операции. Однако из их хитроумного замысла немедленно вылезли огромные уши идеологических и классовых установок новой власти. Предполагалось, чтобы «от товарообмена между городом и деревней, в котором имеется участие частного капитала, перейти к такому товарообмену, который составил одно общее громадное хозяйство, части которого являются только общими частями, которые участвуют в одном общем круговороте»62. Отсюда становится ясна хорошая дальнозоркость нашего «слепца» и его стремление к установлению продуктообмена в системе единого централизованного хозяйства — основополагающего признака военно-коммунистической политики.

26 марта Совнаркомом был принят и начал ускоренно воплощаться в жизнь декрет об организации товарообмена. Однако вскоре стало очевидно, что он не приносит желаемых результатов, и причина тому заключалась отнюдь не в отсутствии достаточного количества товаров, как иногда склонны объяснять некоторые исследователи. Товаров на периферию, особенно в юго-восточный «угол», было брошено огромное количество. М.И. Фрумкин, видный продовольственник, свидетельствовал, что в Сибири не успевали разгружать вагоны, в Омском узле образовалась пробка из товарных маршрутов. Так же усиленно отправлялись товары в губернии Юга и Поволжья. Что не сумела рационально использовать Советская власть, с успехом впоследствии употребили ее противники. После образования в Самаре Комитета членов Учредительного собрания его правительство существовало исключительно распродажей товаров, попавших в его руки63.

Политическая платформа Самарского Комуча позволяла ему более практично подойти к экономическим отношениям с кресть

янством, нежели большевикам. Тот же Фрумкин, который одно время в качестве члена Коллегии Наркомпрода непосредственно занимался вопросами товарообмена, в 1922 году писал, что по существу товарообмена никогда не было. Говоря о товарообмене весны 1918 года, он указывал на инструкцию Наркомпрода к декрету 26 марта, изготовленную по указке Совнаркома и фактически упразднявшую товарообмен: «Индивидуальный обмен с отдельными крестьянскими хозяйствами воспрещается, не допускается также покупка хлеба у организаций, могущих поставить хлеб. Товары отпускаются по волостям или районам для равномерного, распределения среди всех граждан в случае сдачи хлеба всей волостью или районом. Постановление СНК подчеркивает, что к этому делу должна быть привлечена деревенская беднота, которая, само собой разумеется, хлеба не имеет. Другими словами, товар служит не орудием обмена, а премией неимущим хлеба за содействие в выкачке хлеба от более крепких хозяйств... Вся постановка товарообмена исключала возможность проведения государством товарообменных операций. Мы можем только установить попытку государства использовать снабжение товарами крестьянства в целом для усиления заготовок в принудительном порядке»64.

Другими словами, правительство по-прежнему интересовало в первую очередь не развитие экономических отношений, а развитие социальной революции в деревне. Такая политика, разумеется, не могла срочно накормить городское население. Товарообмен был брошен под ноги принципу классовой борьбы, что вскоре нашло четкое и недвусмысленное выражение на последующем этапе политики большевиков.

Именно с 1918 года в обиход русского языка входит небезызвестное словечко «товарообман», которым крестьяне нарекли неуклюжие попытки правительства большевиков изловить экономического зайца в погоне за призрачным зайцем социального равенства.

Из «Петрограда» в «Москву» через «Брест»

Гибель брошенной на произвол судьбы армии, рост противоречий между властью и рабочими, между городом и деревней обостряли опасность со стороны внешнего врага. Стремясь сохранить свое положение, правительство вынуждено было идти на скорейшее заключение унизительного, «похабного» мира с Германией и ее союзниками. После длительной эпопеи ожесточенных споров, обвинений и взаимных угроз среди большевиков, левых эсеров и представителей других социалистических партий, 3 марта 1918 года в Брест-Литовске мир наконец был подписан.

Несмотря на наступившую осенью этого же года быструю развязку брестского узла, история подписания этого мира занимает

большое место в исторической литературе. Феномен Брестского мира стал очень важным, символическим проявлением скрытой, глубинной эволюции партии революционного марксизма, захватившей государственную власть. Среди некоторых историков существует такое мнение, что в ту минуту, когда был подписан мир, была навсегда обречена на поражение мировая революция. Хотя здесь есть место для спора на предмет того, а возможна ли она была в принципе, поскольку все «мировые» идеи как революций, так и империй страдают одним недостатком — неосуществимостью, тем не менее очевидно, что к судьбе мировой революции, к ее потенциальности Брестский мир имел непосредственное отношение. Заключение мира обнажило в идеологии и политических установках господствующей партии приоритет домашней синицы перед интернациональным журавлем.

Один из основных постулатов доктрины классического марксизма ставил возможность победы пролетарской революции в зависимость от ее интернационального характера при условии более* или менее непрерывного ее развития во всех индустриальных странах Запада. Капитал носит интернациональный характер, следовательно — «Пролетарии всех стран, соединяйтесь!» Но по мере эволюции западных обществ по пути социального компромисса радикализм марксизма середины XIX века терял там свое основание и все более находил его в России, пораженной непримиримыми социальными противоречиями и традиционно склонной к авторитаризму.

Положение Ленина перед проблемой мира с немцами было противоречивым. Как марксист, как «западник», т.е. последователь теории, рожденной на Западе и для Запада в первую очередь, он был обязан признавать приоритет пролетариата более развитых капиталистических стран Европы на социалистическую революцию, но, как русский революционер, увлеченный идеей социального переворота, Ленин не мог не понимать, что в этом случае ему придется долго ждать и плестись в хвосте у вождей II Интернационала. Этот вариант был явно не для него. Еще в 1 915 году Ленин нашел выход из этой теоретической ловушки, выдвинув тезис об усилении неравномерности развития капиталистических государств в эпоху империализма и, как главный вывод — о возможности социалистической революции в одной стране. Это не лишенное изящества теоретическое построение, получившее название творческого развития марксизма, стало закономерным этапом всей его предыдущей деятельности по обособлению от оппортунистических лидеров западноевропейской социал-демократии и упрочению своей ведущей роли в российском революционном движении.

Развязав себе руки, Ленин оставил попытки найти опору своему радикализму на Западе и с началом событий в России полностью переключил свое внимание на отечественные революцион

ные подмостки, которые всегда его интересовали несравненно больше, чем интернациональная арена. В качестве иллюстрации характерного отношения Ленина к проблеме мировой революции может служить отрывок из малоизвестного письма А.А. Иоффе Ленину, датированного сентябрем 1919 года. Иоффе напоминает о каком-то недавнем разговоре между ними и пишет: «Вы тогда указали мне, что ради проблематичной возможности фopqиpoвaния мировой революции мы не можем теперь пожертвовать ни одним работником. Мне думается, что все же я был прав тогда и если бы наш представитель в свое время появился на Западе, там не так [бы] легко наступила мертвенная тишина, имеющая место теперь. Я еще раз повторяю то, что говорил всегда: наше спасение в мировой революции и мы можем одинаково служить этому, затягивая наше падение внутри и напрягая все силы для этого, как и отдавая часть сил на Западе и Востоке. Тогда Вы мне ответили, что мы не можем поступиться ни одним работником. Опыт показал мне, что это неверно...»65

В политике Ленина всегда проглядывало его более прохладное отношение к мировой революции, и соответственно у него было на нее меньше надежд, чем, скажем, у Троцкого, Зиновьева et cetera. Несравненно больше Ленина интересовали сама Россия и ее собственный революционный и экономический потенциал. В этом рельефно проявлялось его «почвенничество», так сказать «славянофильство», если пользоваться терминологией, обозначающей традиционный раскол в исканиях отечественной интеллигенции.

Как вспоминал кадет П.Н. Милюков, он и его товарищи, пославшие письмо Ф.М. Достоевскому, были немало поражены, получив ответ, в котором великий писатель-славянофил советовал им искать источник прогресса не в подражании Западу, а в обращении к русскому народу, в опоре на его нравственные и творческие силы°6. Славянофилы марксистской конфессии, начав откат от Запада, сделали упор не на русский народ, а на российское государство, не на творческие силы, а на двужильные способности русского мужика. В этом смысле Сталин явился последовательным учеником Ленина, еще более обострив противоречия большевизма. Декларативно оставаясь приверженцем марксизма, Сталин переложил в еще более долгий ящик вопрос о мировой революции, разбив левую оппозицию и провозгласив лозунг о возможности построения социализма в одной стране. Западническая идея мировой революции уже при Ленине и совершенно отчетливо при Сталине трансформировалась в славянофильскую идею всемирно-исторической миссии русского (читай: советского) народа.

Отказ от западных кредитов в виде мировой революции и опора на собственные силы означал концентрацию этих сил. А если концентрация — значит,, возрастает роль государственного насилия, значит, вновь неизбежна реставрация традиционного россий

ского государственного абсолютизма. Согласно физике, работа силы, вынуждающей тело двигаться по замкнутой траектории, равна нулю. Но в истории траектория этого движения, чудовищно искривленная идеологическим горючим, как правило, бывает прочерчена бесконечным пунктиром человеческих жертв и лишений.

Перелом в содержании большевизма был почувствован еще в те дни. В середине марта 1918 года на IV Чрезвычайном Всероссийском съезде Советов левый эсер Камков бросил Ленину обвинение: «Только если стать на точку зрения государства в худшем смысле, если стать на точку зрения буржуазных правительств, которые в критическую минуту, не имея сил для активного сопротивления, готовы были принять какие угодно условия мира, чтобы продолжать свое господство — только с такой точки зрения мы можем принимать политику, которая предлагается рабочим и крестьянам России»67. Позже, в апреле на II Всероссийском съезде партии левых эсеров, Черепанов резюмирует: «Разочаровавшись в надеждах на скорое восстание европейского пролетариата, фактический руководитель нынешнего правительства Ленин определенно повел курс на создание Советской России в кольце империалистических государств, для этого пришлось строить Советскую Республику по типу милитаристических государств... Здесь вопрос идет не об отдельном моменте ратификации мирного договора, а об общей капитуляции по всему фронту»68.

Понятие «Брестский мир» стало символом «измены» теории ради власти, отхода от чистоты социалистической идеологии ради спасения государства. В истории Брестского мира Ленин впервые недвусмысленно проявился как «государственник», выдержав бой с еще «социалистическим» большинством ЦК своей партии. Но из этого вовсе не следует, что власть идеологии классовой борьбы окончательно рассеялась. Еще долго она будет иметь силу и будет раскручивать смертельную траекторию, еще предстоит много «брестов», заключенных большевиками ради сохранения российского общества, государства и своей власти.

Мир был подписан 3 марта в Брест-Литовске, а вскоре, с 10 на 11 марта, произошло событие не менее значительное —-Советское правительство покинуло Петроград и переехало в Москву. Этот переезд стал также символичным явлением. Двести лет назад стремление Петра I сблизить Россию с буржуазной цивилизацией Европы заставило его основать столицу на берегах Невы. Отказ Ленина от ставки на помощь пролетариата Европы и боязнь европейской буржуазии позволили осуществить давнюю мечту славянофилов о возвращении столицы в Москву.

Внешне переезд оправдывался сохранявшейся опасностью германской агрессии, но существовали и другие, не менее веские причины. С конца 1917 года партия большевиков начала постепенно утрачивать поддержку в колыбели революции. Октябрьские революционные массы становились все более ненадежной средой

для Советского правительства. Весной Ленин уже перестал доверять балтийским матросам. Питерские рабочие были потрясены расстрелом рабочих манифестаций в день открытия Учредительного собрания. После расправы с демонстрантами петроградские заводы охватило чрезвычайное возбуждение. На 8-тысячном митинге Обуховский завод постановил отозвать из Советов своих депутатов-большевиков и избрать других, красногвардейцев-обуховцев вернуть к мирным занятиям. Аналогичные резолюции были вынесены на Семянниковском, Александровско-паровозостроительном заводах, заводе Варгунина, Старый Леснер, Эриксон, Поля, Макс-вела, Николаевских ж.-д. мастерских и других предприятиях Петрограда.

Волна недоверия большевикам докатилась до революционных центров провинции. Так называемое «триумфальное шествие Советской власти» оказалось не столь триумфальным для большевиков. В городах, среди пролетарских масс усиливались меньшевистские и правоэсеровские течения. После перехода власти к Советам весной 1918 года в провинции, менее скованной контролем центрального правительства, пошел стихийный процесс отзыва депутатов-большевиков и замены их представителями меньшевиков и правых эсеров. В далеком Мурманске впервые появляется знаменитый впоследствии лозунг «Советы без коммунистов!» Особенно бурный характер антибольшевистская кампания приняла в Туле, известном пролетарском центре, где большевистский исполком был вынужден прибегнуть к подтасовкам и откровенному насилию на выборах в Совет, чтобы сохранить власть в своих руках69.

Попытки большевиков решить важнейшие экономические вопросы с помощью репрессий и экспроприации лишь усугубляли обстановку. «Товарообман» не проходил, поэтому в Совнарком со всех концов продолжали потоком идти телеграммы, свидетельствующие об ужасном продовольственном кризисе. Например, хлебный паек апреля и мая в Кинешме, важнейшем центре Иваново-Вознесенского промышленного района, равнялся 2 фунтам муки в месяц70. Туркестан, лишенный русского хлеба, продолжал испытывать страшные мучения. Начались голодные бунты. Так, в Вельске Смоленской губернии был расстрелян весь местный Совет. Сообщалось, что крестьяне умоляют дать что-нибудь, хоть солому. В противном случае угрожают смести все, в том числе и Советскую власть7*.

Оставленный в Петрограде Зиновьев весь апрель бомбил Москву телеграммами типа: «Послали десяток телеграмм... положение катастрофическое... поймите... небывало трудное... умоляем... что только можно...»72. По некоторым свидетельствам, весной 1918 года большевики в Петрограде уже не могли показаться ни на одном заводе. «И рабочие и обыватели доведены большевистской властью до того, что не только Дутов их не страшит, но даже

немцы»73. Апофеозом отношений рабочих с большевиками в этот период стало столкновение голодных колпинских рабочих с красноармейцами в мае 1918 года. Неизбежным следствием поднятой большевистской властью гражданской войны и анархии является растущий голод, — говорилось в резолюции представителей 2 1 предприятия, съехавшихся на похороны жертв столкновения. «Рабочие вынуждены повести борьбу с существующей властью, прикрывающейся их именами и их же расстреливающей»74. Как мудро однажды заметил Милюков, всякая динамика революционного движения, не приводящего к цели, кончается террором.

Сразу после заключения Брестского мира стали обнаруживаться потайные мотивы и цель спешки с подписанием мира. Началась ликвидация старых революционных частей. После отъезда правительства Ленина в Москву приказом по Петроградскому военному округу было предписано начать полную демобилизацию частей округа. В ночь на 16 марта верными правительству красноармейцами были окружены казармы Преображенского полка и полк разоружен под предлогом белогвардейской агитации. Утром та же участь постигла Московский и известный по Февралю Волынский полк. Тот самый, чьи части тогда первыми перешли на сторону восставшего народа, чьи части штурмовали в Октябре Зимний и подавляли мятеж Краснова. Очень наглядная иллюстрация эволюции настроения масс за время сидения правительства большевиков в Петрограде75.

Вскоре произошла последовательная ликвидация всех частей старой армии в бывшей столице. Таким же бесславным был конец и рабочей Красной гвардии. Национализация и экспроприация предприятий привели к тому, что они оказались на государственной дотации. Само же государство, не имея доходов, увеличило эмиссию, рубль упал в цене, развал производства привел к безработице. Красногвардейская атака на капитал закончилась такой же красногвардейской атакой на советскую администрацию. Вооруженные отряды Красной гвардии, выполнившие свою историческую миссию, стали представлять угрозу для новой власти и были ликвидированы. 17 марта в Петрограде по всем районным Советам было объявлено, что Красная гвардия распускается, а желающие могут записываться в Красную армию76. Начальника штаба Красной гвардии И.Н. Корнилова арестовали77. Старый счет был закрыт, начинался новый период революционных завоеваний.

Глава II

МЕТАМОРФОЗЫ ЛЕНИНСКОЙ ПОЛИТИКИ

Компромисс: с буржуазией или крестьянством?

Москва к весне 1918 года представляла собой несравненно более спокойное место, чем Петроград. Важно отметить, что в конце 1917 и первые месяцы 1918 года так называемая Московская область, в которую входили губернии Центральной России, была достаточно автономна от Петрограда и Совнаркома и фактически имела свое отдельное правительство. Случалось, Президиум Моссовета принимал постановления, где прямо указывалось Совету Народных Комиссаров на «недопустимость вмешательства Петрограда в распоряжения Московского Совета РСиКД»1.

Расстрел в Москве Красной гвардией манифестаций рабочих 5 января, а также кровавое побоище 9 января 1918 года2 несколько отрезвили большевистское руководство Моссовета, и в дальнейшем оно предпочитало проводить более мягкую политику в отношении оппозиционно настроенных рабочих и их партий. Президиум Моссовета не поощрял расстрелы красногвардейцами на месте воров и спекулянтов, отрицательно относился к практике повальных обысков и реквизиций продовольствия у обывателей и вообще как-то пытался сдержать волну анархии и беззакония. Трений у московских большевиков с Областным продовольственным комитетом было мало, старые московские продовольственни-ки не имели серьезных оснований для забастовок и саботажа и продолжали добросовестные попытки в условиях всероссийского развала обеспечить Москву продуктами. А.И. Рыков, ставший во главе продовольственного ведомства в правительстве Московской области, оказался способным руководителем и в течение февраля—марта сумел наладить товарообмен с Югом и так поставить снабжение Москвы, что там уже всерьез подумывали о существенном увеличении пайка населению.

Словом, даже несмотря на то щекотливое обстоятельство, что московская большевистская организация давно превратилась в гнездо оппозиции и даже один раз вынесла недоверие ЦК партии, пошедшему на заключение мира с немцами, Москва с ее Кремлем представлялась Ленину бодее безопасным местом для передышки после «петрограда» и «бреста» и для подготовки нового этапа социалистической революции.

Относительное затишье весны восемнадцатого не сняло важнейших проблем революции и гражданской войны. Именно в это время усилиями революционных вождей была глубоко взрыхлена почва для того смертоносного конфликта, который вскоре разольется по всей огромной территории бывшей империи.

Ленин любил напоминать, что реальная политика начинается только тогда, когда она затрагивает интересы и вовлекает десятки миллионов людей. Полузадушенная, загнанная в подполье буржуазия и красноречивая оппозиционная интеллигенция не могли составить антибольшевистского фронта для широкомасштабного вооруженного сопротивления. Для этого требовалась массовая база в слоях многомиллионного крестьянства — и она была создана.

В советской исторической пропаганде сложилась одна интересная особенность. Во все времена эпохи коммунистического строительства в СССР, по мере того, как регулярно подтверждались непопулярность и негативные последствия разного рода «форсирований», «атак», «непосредственных переходов» и тому подобного правительственного экстремизма, под влиянием общественных симпатий внимание исследователей направлялось в сторону тех сравнительно мирных этапов, когда на время затихала ярость лобовых атак, уступая немного места социальному компромиссу. В связи с этим в исторической литературе нагромоздились монбланы из разного рода интерпретаций и толкований тех немногочисленных заявлений вождей, где говорилось о компромиссах, приостановках атак, начале осад, о коренной перемене точки зрения на социализм и т.п. Из имевшегося скудного запаса наше кулинарное искусство создало огромное количество внушительных для глаза и тонко приготовленных, но малокалорийных блюд. Абсолютизация отступлений и временных слабостей большевизма росла в геометрической прогрессии, и сегодня мы имеем вокруг проблемы весны 1918 года такие завалы рухнувших монументальных вершин, что потребуются немалые усилия и время, чтобы добраться до сути и понять первоначальный смысл стратегической линии, разработанной и осуществленной Лениным после переезда из Петрограда в Москву.

В авторитарном, бюрократическом государстве политике особенно вреден яркий свет и шум, она рождается и начинает ходить в тиши зашторенных кабинетов, и первая пеленка для нее — зеленое сукно ведомственных столов. Руководство ВСНХ быстро почувствовало на себе плачевные результаты национализации промышленности и экономические последствия Брестского мира. Повседневная напряженная работа хорошо обучала дилетантов от экономики, и в ВСНХ стали серьезно задумываться о кардинальном изменении политики, о возможности некоего компромисса с буржуазией и специалистами хозяйства.

Здесь следует вспомнить одно любопытное обстоятельство, которое ранее небрежно не замечалось летописцами революции, охваченными обаянием строительства нового общества. Речь о следующем: как ни парадоксально, но российский монополистический капитализм достиг своей наивысшей точки в начале 1918 года — в разгар пресловутой красногвардейской атаки на капитал. Именно в этот период независимо от правительства и вопреки ему появляются крупные монополистические объединения — электрический трест, автомобильный трест, металлургический трест. Но «история мидян темна и непонятна», кратковременное существование этих образований еще предстоит исследовать теперь, когда они уже не кажутся столь незначительными и архаичными на фоне социальной революции, как не показались таковыми и в свое время — в марте 1918 года.

Часть руководителей ВСНХ, обескураженных нарастающим

^ экономическим развалом, решила сделать ставку на появившиеся монополистические объединения. Сторонники союза с монополиями во главе с членом Президиума ВСНХ В.П. Милютиным (одним из «усомнившихся» наркомов в ноябре 1917) заговорили о чем-то, вроде того, что социализм надо строить под руководством организаторов трестов. Предлагали выпуск акций национализированных предприятий, из которых половина должна была принадлежать государству, а половина — финансовым капиталистам. Если же этот вариант покажется слишком смелым, то имелся другой — акции целиком принадлежат государству, но от имени предприятия выпускаются облигации, и они принадлежат финансовым капиталистам. В любом случае руководство предприятием принимают на

, себя представители трестов3.

19 марта состоялось первое пленарное заседание ВСНХ, которое должно было сделать принципиальный выбор. В дискуссии наметились два возможных пути: или постепенный переход к мирному производству с сохранением капиталистических форм хозяйства, или переход к социалистической реорганизации производства ценой временного усиления хозяйственной разрухи. Милютин заявлял: «Недостаток организаторских сил мы ощущаем в стране остро, и здесь мы должны будем бросить клич, чтобы организаторские силы, откуда бы они ни исходили, откуда бы ни выделялись, должны сейчас быть привлечены и поставлены на работу. Мы не отказываемся от использования организаторских сил из буржуазии и будем их использовать в полной мере, в какой только представится возможность»4.

Ему возражал другой член Президиума ВСНХ Ю. Ларин, от группировки сторонников последовательной национализации. Сравнивая революционную Россию с «военным социализмом» Германии, он сказал, что там процесс организации промышленности прошел сравнительно гладко и быстро, поскольку «там он развивался под руководством буржуазии без трений в этой области,

без противодействия с ее стороны, в то время как у нас этот процесс организации мог быть построен только на том, чтобы сначала сломить сопротивление капиталистического класса, всеми мерами боровшегося и протестовавшего против перехода власти в руки нового общественного класса с новыми задачми. Здесь перед нами стоял выбор или согласиться на сотрудничество... и оставить руководство производством за ними и таким образом [совершить], быть может, более безболезненно, более гладко переход страны к мирному экономическому развитию, или же хотя бы ценой некоторого временного замешательства, усиления потрясения хозяйственной жизни... взять экономическую власть в руки рабочего класса, так же как она была взята в области политической... Мы сознательно отдавали себе отчет в последствиях и решили идти хотя бы через потрясения и временное ослабление экономической жизни, хотя бы через ошибки, хотя бы ценой временных убытков для хозяйственной жизни страны к передаче руководства производством в руки самого рабочего класса, и по этому пути, как вы знаете, мы шли и намерены идти и теперь»5.

Речь всегда излишне словоохотливого и прямолинейного Ларина красноречиво свидетельствует о существовании невидимки — общетеоретической базы, на которой строилась политика революционного развала всей социально-экономической жизни старой России. Подобная политика всегда и везде неминуемо обрекала население на тяжелые испытания, доказывая вопреки вульгарному материализму, что идея бывает во много раз сильнее самой суровой необходимости.

В очередной раз на пленуме ВСНХ возобладала точка зрения желающих дальнейших потрясений, и группировка Милютина потерпела поражение. Но здесь пришла неожиданная помощь. Обломки милютинского плана подобрал и начал склеивать заново Ленин. Для него всегда, еще с юности, смена местожительства была лишним основанием и предлогом начать новый этап в своей деятельности. Фигуру Ленина, конечно, невозможно оценить однозначно, и она всегда будет вызывать противоречивые суждения. Можно отрицать его идеологию, осуждать его методы, но в чем ему, несомненно, нельзя отказать, так это в быстроте политической реакции и умении маневрировать.

Вскоре после переезда в Москву, в ночь' с 17 на 18 марта, в своем кабинете в гостинице «Националы) Ленин собрал частное заседание ЦК большевиков, на котором, как тактично сообщала левоэсеровская газета, «в речи одного из руководителей «большевизма» проводилась мысль о необходимости «ввести революцию в берега»»6. В конце месяца Ленин приступает к работе, и в апреле на свет появляется брошюра «Очередные задачи Советской власти», где он требует «приостановить» наступление на капитал и пойти на временный компромисс с буржуазией.

Но, выступив против форсирования национализации. Ленин не поддержал и план акционирования. Его идея проще и декларатив-нее: учет и контроль рабочих над производством, а управление следует до времени оставить капиталистам и их спецам — вот лейтмотив очередных задач, намеченных Лениным. Пленник муз А.В. Луначарский чересчур эмоционально отнесся к новым настроениям в правительстве и позволил себе в Петрограде сделать заявления, которые обошли всю буржуазную печать и которые были восприняты ею как официальные комментарии к усиливающимся признакам перемены курса в смысле сближения с техническими и финансовыми силами буржуазии. «В политике Советской власти, — говорил Луначарский, — наступил момент общего поворота. Необходимо прибегнуть к использованию всех сил страны в самом широком смысле слова. Это использование должно коснуться прежде всего финансово-хозяйственной области. Признавая это, Советская власть ничего не имеет против того, чтобы постараться найти определенный modus vivendi для наиболее интеллигентных и творческих сил буржуазии»7.

Несмотря на то, что прямолинейные заявления Луначарского были с испугом восприняты в большевистском руководстве и последовало официальное и категорическое опровержение, признаки перемен были налицо. «Победители начинают искать пути соглашения», — торжествовала прокадетская газета «Власть народа»8.

Новый курс Ленина собрал значительную, но разношерстную оппозицию. Не преминули выставить лозунг «кавалерийской атаки на капитал» левые коммунисты во главе с Бухариным, еще не остывшим от дискуссий по Бресту. Поддержку левым коммунистам выразили эсеры, тоже левые, а также часть руководства ВСНХ, для которого эти споры были уже пройденным этапом. Но интерес Ленина к буржуазным спецам заставил руководство ВСНХ откликнуться на инициативу финансиста А.П.Мещерского, возглавлявшего группу промышленников по созданию металлического треста из 14 наиболее крупных предприятий России. Однако «реабилитировавший» себя на продовольствии и выдвинутый в начале апреля на пост председателя Президиума ВСНХ Рыков оказался категорическим сторонником национализации. Главой делегации ВСНХ, занимавшейся переговорами с Мещерским, был назначен известный своей позицией Ларин, заволокитивший, запутавший и в конечном счете благополучно похоронивший переговоры. 14 апреля бюро Президиума ВСНХ решило прекратить переговоры с Мещерским и строить организацию крупной машиностроительной промышленности «как единое государственное предприятие»9.

Руководство ВСНХ в очередной раз ясно выразило свою бескомпромиссную позицию по вопросу о судьбе промышленности. Здесь бы и сделать точку, оставив разумную умеренность в пре

имуществе над радикализмом, но это означало бы остановиться на полдороге, причем пройдя наиболее известную ее часть, оставляя место и для недоумения над смыслом грядущих экономических споров среди большевистской верхушки.

Дело в том, что весной 1918 года, после определенного опыта государственной деятельности, у этой верхушки появились странные на первый взгляд противоречия, точнее расхождения в отношении к промышленности и сельскому хозяйству, пролетариату и крестьянству, которые отныне будут определять все основные разногласия по вопросам экономической политики. Левые оппоненты Ленина увидели в его «очередных задачах» подтверждение своих слов о том, что капитуляция в Бресте повлечет за собой и экономическую капитуляцию. Основным критерием в оценке момента и успеха развития революции для них по-прежнему оставалась громкость стона и плача буржуазии под ударами революционной власти. Однако Ленин уже обратился в другую сторону. Новое положение обязывает: как формирующийся государственник, он решил использовать организаторские силы буржуазии в борьбе за укрепление государства против рассыпающейся анархической крестьянской стихии. Именно в ней теперь он почувствовал главную угрозу «пролетарскому» государству, а значит и революции.

Свой план относительно крестьянства Ленин внезапно выдвинул в известной речи на заседании ВЦИК 29 апреля, хотя слухи о важном программном выступлении лидера большевиков во ВЦИК появились в газетах задолго до самого выступления. В развитие «очередных задач» Ленин обращается к понятию государственного капитализма, смысл которого он видит прежде всего в борьбе с «чистым» капитализмом, частной собственностью и спекулятивной торговлей. «Да, мелкие хозяйчики, мелкие собственники готовы нам (!), пролетариям (!), помочь скинуть помещиков и капиталистов. Но дальше пути у нас с ними разные. Они не любят организации, дисциплины, они — враги ее, И тут нам с этими собственниками, с этими хозяйчиками придется вести самую решительную, беспощадную борьбу»10. Мелкие хозяйчики — это крестьяне. Итак, задача поставлена — беспощадная борьба с крестьянством.

Намечая изменение политики в отношении буржуазии и крестьянства, Ленин не оставляет попыток военно-коммунистической организации пролетариата. В конце марта — начале апреля он активно участвует в заседаниях Президиума ВСНХ и других органов управления, где обсуждаются вопросы создания государственной системы производства и потребления. Планируется уничтожить частный аппарат снабжения и заменить его «организационным распределением», для чего «все распределительные организации сделать организациями государственными», и в первую очередь кооперацию11. Обсуждаются вопросы введения всеобщей трудовой

повинности и укрепления производственной дисциплины путем введения дисциплинарных судов и т.п. Мероприятия, реальное осуществление которых стало возможным только в 1919—1920 годах и которые стали одними из наиболее важных признаков зрелой военно-коммунистической системы.

Несомненно, что весна 1918 года для Ленина стала очередным этапом в разработке военно-коммунистической политики, и скандально раздутый левыми коммунистами пункт о компромиссе с буржуазией был не более чем попыткой адаптации старой политики к обострившейся ситуации, которая, впрочем, не имела никаких практических последствий, кроме бури в стакане вциковской воды. Ее поглотили более существенные вопросы курса, разработанного весной 1918 года.

Реакция на новую программу в политических кругах была неоднозначная. Некоторые эсеры даже пришли к выводу, что Ленин идет на союз с буржуазией против крестьянства. Но скорее всего, линия, выработанная вождем большевизма, заключалась в попытке некоего компромисса с буржуазией с целью обуздания стихии в городе и в желании направить энергию изголодавшихся рабочих против мелких деревенских хозяйчиков. Главной государственной проблемой оставались умиротворение рабочих и добыча продовольствия у крестьян. В решении последней проблемы Ленин твердо встал на точку зрения необходимости насильственных методов. Поэтому после того как весенний маневр закончился и окончательно прояснился тот курс, на который Ленин положил корабль большевиков, некоторые из социалистических попутчиков начали готовить шлюпки на воду.

В отклике на речь Ленина во ВЦИК левый эсер Штейнберг писал, что «деловой» союз с буржуазией и приостановление наступления на капитал, одомашнение «консервативного» генералитета и безвольная иностранная политика означают отход от масс, и прежде всего от трудового крестьянства. Штейнберг спрашивал: «Почему же вы не заканчиваете: долой советскую власть?»12 Он решил поразить Ленина своим риторическим вопросом, но проблема эта уже объективно встала на повестку дня. Заданный курс на восстановление государственного централизма требовал создания иной структуры власти.

Левые эсеры, которые еще в марте из-за несогласия с Брестским миром отозвали своих представителей из Совнаркома, к этому времени уже не являлись влиятельной политической силой, и их дни в Советах были сочтены. Основным очагом сопротивления курсу «очередных задач» и наступления на крестьянство стало руководство ВСНХ — сторонники последовательной национализации и противники компромиссов с буржуазией. Председатель Президиума ВСНХ Рыков продолжал сохранять пост московского областного продкомиссара и, как известно, имел личный опыт в организации товарообмена с хлебными губерния

ми, который позволял ему с полным основанием критически отнестись к проекту продовольственной диктатуры, разрабатывавшемуся в Коллегии Наркомпрода во второй половине апреля под диктовку Ленина.

В свое время, отчитываясь в Моссовете, Рыков утверждал, что «объяснять недостаток продовольствия гражданской войной на Юге... совершенно не приходится». «В Полтавской губернии при помощи крестьянских Советов, — рассказывал он, — дело так наладилось, что мы в течение 10 дней отправили почти до 2000 вагонов, причем каждый день отправляли больше предыдущего»13. Рыков был последовательным сторонником централизации, в том числе и продовольственного дела, активно выступал против свободной торговли. На 6-й сессии Московского областного продовольственного комитета, заседавшей 25—30 апреля 1918 года, он твердо заявил, что хлебная монополия и твердые цены ни при каких обстоятельствах, хотя бы это грозило новой кровью и новыми жертвами, не должны отменяться, поскольку от этого «будет страдать самое существо октябрьской революции»14. Но вместе с тем он не менее твердо настаивал на том, что вести экономическую политику штыком — это безумие15.

Парадоксальность его высказываний кажущаяся. Рыков был убежден в возможности четкого регулируемого обмена промышленных товаров на продовольствие по взаимно сбалансированным твердым ценам, т.е. в том, к чему в принципе стремилось и Временное правительство, не сумевшее подчинить интересы буржуазии. Как председатель Президиума ВСНХ, он знал о создавшемся положении в городах, когда склады забиты мануфактурой, есть нужные крестьянам машины и многое другое, но рабочие голодают, и, как московский продкомиссар, хорошо представлял, что в доступных губерниях по деревенским сусекам припрятано достаточное количество хлеба, за иконами — пачки ассигнаций, но есть большая нужда в промышленных товарах. Социалистическая теория должна реализовываться постепенно, доказывал он представителям Наркомпрода на совместном заседании 30 апреля16.

Рыков опирался на областные продовольственные органы, созданные еще при Временном правительстве. Составилась так называемая «продовольственная оппозиция» из крупнейших региональных организаций — Московского, Северного областных и Московского городского продовольственных комитетов, которые на совместном заседании в начале мая выдвинули альтернативу введению продовольственной диктатуры. Она заключалась в развитии собственно экономических, эквивалентных отношений с деревней на основе товарообмена и гибкой политики цен. В обращении к Совнаркому областники заявляли, что ввиду крайне тяжелого положения необходимо «признать продовольственную диктатуру в

настоящее время совершенно нежелательной и крайне вредной»17.

Ссылки сторонников продовольственной диктатуры на германскую оккупацию и гражданскую войну на Юге несостоятельны, считали московские и петроградские продовольственники и приводили цифры. Так, в апреле для Московской области было получено 1402 вагона продовольствия (14,9% от плана), причем половина этого количества из губерний, занятых неприятелем, — 703 вагона. Вместе с тем губернии Центрального земледельческого района, находящегося под контролем Советского правительства, постоянно отгружали смехотворное количество вагонов. Воронежская губерния отправляла около 20 вагонов в месяц, Тамбовская — около 10 вагонов, Орловская и Курская — ни одного вагона и т.д. «Трудно ожидать положительных результатов от карательных экспедиций, направляемых в производящие губернии, — писали они, — ... озлобление населения растет, а хлеб не движется к ссыпным пунктам»18. В Вятской губернии, давшей для Москвы 85% апрельского плана, за первую половину мая не было погружено ничего из-за отказа крестьян поставлять хлеб по твердым ценам. В Челябинской губернии крестьяне начали развозить уже ссыпанный хлеб по домам.

В противоположность крикливой левокоммунистической оппозиции в лице Рыкова и его команды большинство ЦК большевиков получило сильную и компетентную оппозицию, отрицающую компромиссы с буржуазией, но вместе с тем склонную учитывать интересы и особенности крестьянства. Однако чисто экономические расчеты для Ленина не имели решающего значения. Продовольственная политика была тесно увязана с социально-политическими задачами борьбы с капитализмом, основной базой которого теперь были признаны зажиточные крестьяне. Несмотря на сопротивление «продовольственной оппозиции» и других, декрет о продовольственной диктатуре при поддержке Ленина стремительно проходил рубежи обсуждения.

Да здравствует гражданская война!

В первых числах мая пухлые продовольственные папки секретариата Совнаркома пополнились еще рядом обращений от представителей организаций северных и центральных губерний с указанием на усиливающийся голод и просьбами о предоставлении права самостоятельных заготовок продовольствия. В резолюции Новгородского продовольственного съезда говорилось: «Положение катастрофическое. Население не только обречено при настоящих условиях на голод, но голод уже наступил, болезненность и смертность развиваются со .страшной быстротой... растет нервная и психическая возбудимость. Население умирает, и страшные волны кровавой анархии развиваются и грозят залить всю губер

нию»19. В двадцатых числах апреля толпа новгородцев уже пыталась разгромить городской совет, но была остановлена вооруженной силой, город был объявлен на осадном положении. 1 Продолжало усиливаться противоречие, порожденное рево- \ люционным развалом общественных связей, — при обилии хлеба в стране была его огромная нехватка у государства, взявшего на себя всю ответственность за снабжение населения. Хлеба в Уфимской губернии достаточно, писали в Совнарком представители четырнадцати голодающих губерний, Москвы и Сормова при Уфимской губпродколлегии, — 20—30 млн. пудов. Опыт Московского областного продкомитета показал, что население охот- ' но шло на товарообмен, поскольку очень нуждалось в фабрикатах. Но Уфимская губпродколлегия к заготовке никого не допускала, а сама заготовить хлеб на могла. Заготовка и подвоз совершенно прекратились, хотя губпродколлегия и применяла вооруженную силу, «но этим ничего не достигла, а заготовленный отрядами хлеб обошелся в 458 руб. за пуд»20. (В это время на юго-востоке России свободная цена за пуд хлеба колебалась в районе 20 руб.)

Представители приехали искать защиты в Москву, но бывший уфимский губпродкомиссар, а ныне нарком продовольствия ^

А.Д. Цюрупа не пожелал их принять. В его портфеле уже лежал проект декрета, распространяющий уфимский опыт на всю Россию, — декрет о введении продовольственной диктатуры. Уже 2 7 апреля главный составитель компродовских декретов А.И. Свидерский сообщил сессии московских продоволь-ственников о готовящихся проектах по организации крестьянской ;

бедноты и продовольственных отрядов 2*.

8 мая проект декрета впервые официально обсуждался на заседании СНК. Потребовалась доработка. Ленину он показался недостаточно выразительным. В частности, он потребовал подчеркнуть сильнее мысль о необходимости провести «беспощадную и террористическую оборону и войну против крестьянской и иной буржуазии, укрывающей у себя излишки хлеба», объявить их «врагами народа», «подвергнуть» и т.п.22 Истинно писал поэт: «Мы диалектику учили не по Гегелю, бряцанием оружия она врывалась в жизнь». Если учесть, что скрывал излишки каждый их имевший, то получалось очень диалектично, врагом народа объявлялось его *

подавляющее большинство, сам народ.

Мифы властвуют над человеческим сознанием. Если следовать ранней философии А. Лосева, можно даже сказать, что мифология есть некая субстанция сущего. Например, миф об эксплуатации, точнее о ее отсутствии или возможности уничтожения. Когда социалист во всеуслышание объявляет себя освободителем от векового гнета эксплуататоров, то и капиталист скромно предпочитает называться работодателем. Между тем вопрос об эксплуатации есть вопрос о создании, извлечении и концентрации прибавочного

продукта, в конечном счете — вопрос о прогрессе общества. Способ создания и извлечения прибавочного продукта является главным системообразующим признаком, но с чисто практической точки зрения для города безразлично, каким образом на городской стол попадают продовольственные продукты, главное, чтобы их было достаточно и по дешевой цене. До революции ведущую роль в извлечении из села продукции для города играли крупные помещичьи хозяйства и деревенские «мироеды», активно эксплуатировавшие труд беднейших слоев крестьянства. Характер крупных хозяйств был преимущественно товарный, ориентированный на экспорт и городское потребление. После их ликвидации товарность российского сельского хозяйства резко упала, тем самым заложив основное противоречие нового государства с доколхоз-ной деревней. При уравнительном землепользовании отсутствие сельскохозяйственного слоя, способного к неограниченному расширению товарного производства и к возрастающему потреблению промышленной продукции, стало основным тормозом экономического развития. В этих условиях государству не остается ничего иного, как самому занять место «эксплуататора», уничтоженного в результате социальной революции, и заменить

. экономические методы эксплуатации прямым государственным

принуждением. Начало подобного процесса замены одного эксплуататора другим и явилось глубинной сутью событий, развернувшихся весной 1918 года.

Однако это наиболее рискованный вариант для политической стабильности общества, поскольку в этом случае гнев крестьян

I уже напрямую обращается против государства и грозит потрясе-

нием его основ. Опасность намечаемых шагов была ясна всем, стоявшим у истоков эпохального поворота, но реакция следовала различная. Если у таких радикалов большевизма, как Ленин и Троцкий, подпись под словами о «крестовом походе» и «беспощадной войне» выходила еще более тверже и размашистее, то умеренное крыло предпочитало искать пути компромисса с тьмой мелких земледельцев, цепко державших необходимый для революции и государства хлеб.

9 мая в Совнаркоме на повторном обсуждении проекта декрета о продовольственной диктатуре появился Рыков с альтернатив-

^ ными предложениями «продовольственной оппозиции», которая,

помимо самосохранительного пункта о предоставлении областным продовольственным объединениям мест в Коллегии Наркомпрода, выдвигала следующее: разрешить под контролем центральных органов заготовки продовольствия различным государственным, кооперативным и частно-торговым организациям; сбалансировать твердые цены на промышленные и продовольственные товары с учетом их стоимости, доставки, предпринимательской прибыли, процента за распределение; предусмотреть возможность варьиро

вания оплаты за хлеб в зависимости от конъюнктуры рынка и введение премий за доставку и сдачу продовольствия*3.

Некоторые деятели из «продовольственной оппозиции» шли еще дальше и предлагали вообще упразднить государственную хлебную монополию. Таковыми оказались председатель Московского областного продкомитета Т.А. Рунов и его «товарищ», член Коллегии Наркомпрода В.Я. Безель. В середине мая они сложили с себя полномочия, мотивируя тем, что сохранение незыблемости хлебной монополии в настоящий момент является «гибельным для населения»24. Рунов еще с апреля настаивал на переходе к англофранцузской системе государственного регулирования продовольственного снабжения, т.е. при свободной выдаче разрешений — покупать хлеб по цене вольного рынка (минимум 60 руб. за пуд), а продавать по более дешевой цене (максимум 40 руб. за пуд), покрывая убытки за счет государства2*.

Однако план Рунова встретил не только издевки со стороны «продовольственных диктаторов», но и не получил поддержки среди большинства «продовольственной оппозиции». Последним удалось лишь отчасти ослабить прессинговый характер проекта декрета о проддиктатуре. После того, как в ходе обсуждения стало очевидным, что он все же будет принят, большой знаток системы германского госкапитализма Ларин предложил ввести в декрет положение об оставлении крестьянам нормы для личного потребления и хозяйства, что оказалось единственным элементом, положенным на крестьянскую чашу весов в проекте необычайно экстремистского декрета.

9 мая он был принят Совнаркомом и направлен на утверждение во ВЦИК. После непродолжительных прений в специальной комиссии ВЦИК 13 мая декрет ВЦИК и СНК под названием «О чрезвычайных полномочиях народного комиссара по продовольствию» был окончательно утвержден. По сути он дублировал уже известное по семнадцатому году постановление Временного правительства о государственной хлебной монополии, объявляя, что ни один пуд хлеба не должен оставаться на руках держателей, за исключением количества, необходимого для обсеменения их полей и на продовольствие их семей до нового урожая. Но советский декрет был более суров, предусматривая поощрение доносительства и самые жесткие репрессивные меры во исполнение монополии вплоть до применения вооруженной силы в случае сопротивления.

Декрет 13 мая и последовавшие в его развитие постановления об организации вооруженных рабочих продотрядов, а также декрет от 11 июня об организации комитетов деревенской бедноты внесли качественно новый элемент в отношения государства и деревни. Цюрупа 9 мая в докладе ВЦИК откровенно заявлял, что «у нас нет другого выхода, как объявить войну деревенской буржуазии, которая имеет значительные запасы даже недалеко под Мос

квой и не дает их ни голодающей Москве, ни Петрограду, ни другим центральным губерниям»26. Чтобы окончательно развеять сомнения аудитории в смысле сказанного, в заключительной речи он еще раз подчеркнул: «Я желаю с совершенной откровенностью заявить, что речь идет о войне, только с оружием в руках можно получить хлеб».

ЦК большевиков сделал окончательный выбор. «Только в том случае, если мы сможем расколоть деревню на два непримиримых враждебных лагеря, если мы сможем разжечь там ту же гражданскую войну, которая шла не так давно в городах... только в том случае мы сможем сказать, что мы и по отношению к деревне сделаем то, что смогли сделать для городов», — гремел Свердлов по прозвищу «иерихонская труба» 20 мая во ВЦИК, выступая докладчиком об организации комбедов27.

4 июня в той же аудитории Троцкий со свойственной ему прямотой провозгласил: «Наша партия за гражданскую войну. Гражданская война уперлась в хлеб... Да здравствует гражданская война»28.

План вооруженного подхода и разжигания гражданской войны в деревне вызвал ожесточенное сопротивление со стороны эсеро-меныыевистской оппозиции в Советах. Они предупреждали, что попытка решить продовольственный вопрос путем гражданской войны окончится таким же крахом, каким окончилась уже испробованная война в городе для промышленности. Нужна не война, а организация, говорили они и предлагали опереться на представительные крестьянские Советы, на восстановление демократического строя и в конце концов завершали все своим Карфагеном — требовали созыва Учредительного собрания. Во всей небольшевистской прессе, начиная от прокадетской «Свободы России» и заканчивая левоэсеровской «Знамя труда», вспоминали недавнее и оказавшееся малоэффективным продовольственное диктаторство Троцкого. Однако, обрушив на читателя поток доводов о экономической нецелесообразности и политической опасности новой затеи большевиков, оппозиционная печать тоскливо поникла головой, признавая, что хлебная монополия и продовольственная диктатура для большевиков уже не средство, а самоцель. «Ведь хлебная монополия — одно из звеньев «социализации торговли и промышленности», отказ от нее знаменовал бы банкротство немедленного социализма». «Бесспорно, это главный мотив для поддержки монополии в центре», — заключала «Свобода России».

Оппозиции в каком-то смысле всегда легче, ей принадлежит будущее, диалектический закон отрицания отрицания неотвратимо готовит идейный триумф самому жалкому противнику самого всемогущего повелителя. Буржуазные критики верно уловили существование непродовольственных оснований продовольственной политики большевиков, но ожесточение в душе не позволяло им

увидеть второе, более крепкое дно в большевистском социализме, приоткрывшееся с тех пор, когда партия Ленина захватила государственную власть.

В деревне социализм пришел в противоречие с государственностью. Уничтожив эксплуататорский слой, деревня вместе с тем лишилась и внутреннего связующего стержня. Озабоченность Ленина вызывал волнующийся океан мелкокрестьянских хозяйств, который грозил окончательно подмыть устои государственности и ввергнуть страну в анархический хаос. Это усиливает его собственные противоречия как социалиста и как государственного деятеля. Он ищет, пытается обрести опору в компромиссе с буржуазией, он дополнительно обрекает на голод массы людей, отказывая им в просьбах о самоснабжении, ибо «отдельные, самостоятельные заготовки — гибель всего продовольственного дела, гибель революции, развал и распад»29. В мае лозунг учета и контроля уступает место более откровенному лозунгу последовательной централизации — централизации банковского дела, управления промышленностью, продовольственного снабжения и, наконец, политической власти. Но, будучи уже почти полным государственником в городе, отодвинув в область пропаганды принципы рабочего самоуправления и согласившись любыми путями, ценой уступок ненавидимой буржуазии, навести порядок в заводских цехах, Ленин вновь преображается в социалиста, когда обращается в сторону деревни и «сливает в одну цель не только борьбу с голодом, а борьбу и за весь глубокий и важный строй социализма»30. «Кажется, что это борьба только за хлеб, — разъясняет он представителям рабочей Москвы, — на самом деле это — борьба за социализм»31. И вот новый вклад в теорию: до организации комбедов, т.е. до лета и даже осени 1918 года, революция была в значительной мере революцией буржуазной, «но когда стали организовываться комитеты бедноты, — с этого момента наша революция стала революцией пролетарской»32, такую черту подвел Ленин политике 1918 года в выступлении на VIII съезде РКП(б).

Вооруженный поход в деревню и разжигание гражданской войны были лишь первой целью. Вторым направлением удара законодательства о продовольственной диктатуре были сами Советы. В этот период между центральной властью и губернскими Советами обострились противоречия. В марте—мае Советы Саратовской, Самарской, Симбирской, Астраханской, Вятской, Казанской, Тамбовской и других губерний, где подавляющее большинство делегатов представляли интересы крестьянства, при поддержке большинства рабочих делегатов приняли постановления об отмене старых твердых цен на хлеб и фактически восстановили свободную торговлю. Это был бунт против экономической политики большевиков. Реакция из Москвы последовала в виде известного декрета от 13 мая о введении продовольственной диктатуры и особенно

декрета ВЦИК и СНК от 27 мая о реорганизации Наркомпрода и местных продовольственных органов. Последним устанавливалось подчинение всех губернских и уездных продовольственных органов не местным Советам, а непосредственно наркому продовольствия, который также получал право в случае необходимости отменять постановления Совдепов и входить во ВЦИК с предложением о предании их суду.

Тем самым был сделан первый шаг по упразднению советской власти на местах и концентрации властных функций в Центре. Вскоре по пути, проложенному Наркомпродом, двинулись ВСНХ, военное и другие ведомства, установившие свою вертикальную систему подчинения и ограничившие роль органов советской власти до минимума.

Оппоненты большевиков назвали декрет 27 мая «банкротством идеи Советов». При обсуждении его проекта во ВЦИКе меньшевик Абрамович произнес пророческие слова о тех, кто отправился в великий поход за свободой и справедливостью, но пришел к изначальной точке: «Вам (большевикам) приходится возвращаться к старой, испытанной бюрократизации, вам приходится передать всю страну в руки центральной бюрократии, т.е., другими словами, вы доказываете этим новым проектом только то, что Россия сейчас не способна управляться методом обыкновенной человеческой демократии, что она не способна управляться путем вашей советской демократии и что, следовательно, она и может управляться только как встарь, бюрократическим аппаратом»33.

После майского поворота политики сосуществование большевиков и левых эсеров в органах государственной власти стало обоюдонетерпимым. Большевики, фактически оставившие идею власти Советов, последовательно шли по пути государственного централизма, им не нужны были малонадежные попутчики, им был нужен дисциплинированный исполнительный аппарат, подчиненный железной воле Центра. Пора заигрывания с крестьянством путем привлечения эсеров в правительство также закончилась, крестьянству открыто была объявлена война. В свою очередь левым эсерам после провозглашения вооруженного похода в деревню также не осталось места для очередного компромисса с большевиками. С обеих сторон началась активная подготовка к разрыву отношений, который произошел в форме известного мятежа левых эсеров 6—7 июля во время V Всероссийского съезда Советов.

Гете говорил: «Там, где не хватает понятий, очень удобно вовремя вставить хорошее словечко». Опальный Осинский в мае 1918 года съязвил, перефразируя великого немца: «Там, где не хватает хорошей политики, там везде кстати оказывается чрезвычайный комиссар. И там, где не хватает продовольственной организации, оказываются кстати отряды [в] 20000 человек, которые

должны этот хлеб раздобыть»34. Первоначально задача именно так и ставилась — двинуть в провинцию вооруженные рабочие продотряды общей численностью двадцать тысяч человек. В этот период Ленин лично очень много времени и сил уделяет работе по организации вооруженного похода в деревню. Выступает, пишет массу воззваний, писем, отправляет телеграммы на места. «Надо организовать великий «крестовый поход» против спекулянтов хлебом, кулаков-мироедов, дезорганизаторов, взяточников, великий «крестовый поход» против нарушителей строжайшего государственного порядка». Только массовый поход передовых рабочих в деревню может спасти страну и революцию. Нужны десятки тысяч закаленных пролетариев, чтобы стать во главе миллионов бедноты, надо очистить всю страну от спрятанных или несобранных излишков хлеба, — обращался он в «Правде» 24 мая в статье «О голоде» к питерским рабочим.

По рассказам, в рабочей Выксе в Нижегородской губернии «народ оцепенел от ужаса голодной смерти». В последних числах мая Ленин получил телеграммы о том, что выксунские рабочие, «вконец изголодавшись», сколотили отряд с пулеметами и едут добывать хлеб силой, где придется. Продкомиссар Ведерников просил у Совнаркома дать разрешение на самостоятельную закупку одной баржи хлеба, «иначе неминуема гражданская война»3 ^, Но закупать самостоятельно было нельзя, можно было лишь самостоятельно отбирать. Ленин реагирует: «Я очень надеюсь, что выксунские товарищи рабочие свой превосходный план массового движения с пулеметами за хлебом осуществят как истинные революционеры»36.

Ленин был обрадован подобной инициативой самих рабочих, поскольку уже выяснилось, что кампания по организации продотрядов происходила сложно, трудно и не так, как первоначально задумывалось в ЦК большевиков и Совнаркоме. Например, в обращении рабочих Коломенского и Бочмановского заводов к правительству говорилось, что объявленная вооруженная борьба как с крестьянством, так и с мешочничеством «сулит лишь новую кровавую гражданскую войну»37. После кратковременного майского всплеска энтузиазма рабочих, в июне и июле формирование продотрядов стало проходить с большим трудом. В ЦК партии сетовали, что Москва вообще тащится в хвосте и сами районные совдепы глухо отзываются на призывы начать работу38. Кроме этого, в продотряды записывались те же самые рабочие, которые поневоле уже имели огромный опыт мешочничества и борьбы с мероприятиями власти, что порой создавало очень затруднительные ситуации. Из Козловского совета Воронежской губернии сообщали, что продот-рядники выступают против заградительных отрядов и заявляют, что за-градотряды не имеют права отбирать хлеб у мешочников и что всех заградотрядовцев нужно расстрелять. 15 июня продотрядовцы из Москвы уже было поставили к стенке начальника заградотряда

станции Богоявленск, которому удалось спастись только благодаря осечке оружия39.

Из Вятки неоднократно указывали на ту опасность, которую представляют для власти присланные продотряды. В конце концов в августе в Уржумском уезде восстал 1-й продовольственный полк под командой Степанова — около 450 человек. Уржумский совет был разогнан, и провозглашена власть Учредительного собрания. Штаб мятежников заочно приговорил к расстрелу местных руководителей реквизиционных отделов. При продвижении отряда на Нолинск и Вятку все инструкторы Компрода из близлежащих районов обратились в бегство40. Впоследствии продотряд Степанова был разбит Полтавским полком.

В других случаях, как, например, видно из донесения представителя Наркомпрода в Западной Сибири Г.А. Усиевича, реквизиция хлеба не давала ожидаемых результатов, «так как реквизиционные отряды представляют собой пьяные банды»41. По ряду приведенных и оставшихся за строкой причин рабочие продотряды летом 1918 года не оправдали надежд, возлагавшихся на них вдохновителями «крестового похода» в деревню. В качестве основной ударной силы в реквизиции продовольствия в основном применялись части создаваемой Красной армии, и также без особого результата.

Истек май, шел июнь, на пороге стоял еще более тяжелый июль. Потоки якобинского красноречия и декретирования в Москве пока еще никак не сказывались на изменении ситуации. По официальным данным, общее выполнение хлебных нарядов за май равнялось 8% по отношению к плану42. А.Г. Шляпников, направленный Совнаркомом во главе отряда за продовольствием на Северный Кавказ, 9 июня телеграфировал с дороги: «Проезжаем Бо-рисоглебск, на всем пути ни одного товарного продовольственного навстречу. Дорога до сих пор в порядке». 10 июня — «Козлов проехали в воскресенье, в 10 утра, в пути не встретили ни единого товарного поезда... едем дальше»43. Они ехали дальше и на втором месяце продовольственной диктатуры нигде по пути не обнаружили признаков активного продвижения хлебного богатства с Юга в Центр. В Царицыне они застали процветание свободной торговли и после непродолжительного скандала с местными властями двинулись на Екатеринодар.

Впоследствии, возвратившись в Москву, в сентябре на пленуме Моссовета Шляпников рассказывал, что на Кубани они оказались в краю изобилия продовольствия, но нужда здесь в промышленных изделиях невероятная. Пикантные детали: «Я видел лично сам такие картины, когда женщины убирают хлеба почти нагими». «Я уверен, что никому не пришлось бы применять ни одной винтовки для получения хлеба. Достаточно нам было подвезти вагон мануфактуры, как мы получали завал хлебных предложений». Шляпникову удалось отправить несколько сот вагонов с продовольствием,

но, «помните знаменитую речь Ленина о завоевании хлебного края, — спрашивал Шляпников у аудитории, — контрреволюционеры постарались скомбинировать эту речь так... будто мы, мой отряд, приехали с оружием в руках отобрать у кулаков хлеб». В некоторых местах благодаря этому удалось поднять казаков44. Не только действия, но и безответственные выступления серьезно влияли на отношения с деревней и усугубляли продовольственный кризис.

Такая тьмутаракань, как Архангельская губерния, с самого Октябрьского переворота вообще ничего не получала. Грузы, изредка направлявшиеся в ее адрес, перехватывались по дороге другими губерниями или просто расхищались населением в порядке обыкновенного разбоя. Так, например, голодающие крестьяне Тихвинского уезда давно уже жили исключительно разбоями на железной дороге. Есть описание очевидца, как это происходило. Огромная толпа крестьян нескольких окрестных деревень засела в лесу в ожидании поезда. Когда поезд показался, раздалась беспорядочная стрельба, во время которой 10 человек было убито и ранено. Захватив поезд, крестьяне отцепили 9 вагонов с мукой и тут же начали ее делить. При дележе произошла новая свалка, новые жертвы. В результате ограбленная мука в количестве до 3000 пудов почти вся была рассыпана по путям45.

В саму Москву в конце мая прибытие продовольственных грузов совершенно прекратилось. 29 мая был издан декрет СНК о введении военного положения в столице, и правда, некоторые уголки Москвы в это время были похожи на передовую. Красноармейцы глушили гранатами рыбу в прудах, устраивали стрельбу по голубям и воронам. Штатские пасли скот на парковых газонах. ВСНХ разрабатывал проект Института питания во главе с известным профессором А.В. Леонтовичем для изыскания «новых» средств питания — продовольственных суррогатов и утилизации пищевых отбросов. Повсеместно в рабочих центрах росло недовольство.

Симптоматичный митинг состоялся 23 мая в Костроме. В два часа прекратили работу фабрики, вечером во дворе Дворянского собрания сошлись около 5 тысяч человек. Обсуждали вопросы об Учредительном собрании, о свободе хлебной торговли и т.п. Большевистским ораторам выступать не дали. После бурных прений, затянувшихся до ночи, была принята резолюция о возбуждении перед Совнаркомом вопроса о разрешении свободной торговли под контролем общенародной, небольшевистской власти. «Настроение в городе повышенное, особенно в связи с известиями о тревожном настроении в Рыбинске и Ярославле»46, — сообщал корреспондент. Мягко сказано. По сведениям из Ярославля, на улицах города уже шли бои между Красной армией и еще не расформированной Красной гвардией с применением винтовок и

пулеметов47. Голод разыгрывал прелюдию к известным июльским мятежам в верховье Волги.

Майско-июньское законодательство 1918 года и перенос центра тяжести классовой борьбы из города в деревню, что явилось

► логическим следствием и продолжением всей политики предшествующего этапа, наиболее решительно продвинули общество в сторону развития гражданской войны и военного коммунизма. Провозгласив продовольственную диктатуру, государство было вынуждено приводить в соответствие с ней и остальные отрасли народного хозяйства. 28 июня был принят декрет о национализа-

i ции всей крупной и части средней промышленности. Не менее закономерным явилось и другое важнейшее событие этого периода. В конце мая вспыхнул мятеж чехословацкого корпуса, который стал сигналом и опорой для объединения и выступления всех антисоветских сил на востоке страны и положил начало регулярной гражданской войне с образованием фронтов и вовлечением в военные действия широких масс населения.

«Само по себе восстание иноземных отрядов, заброшенных на огромном протяжении России, не представляло бы для нас столь серьезной опасности, — писал в докладе ВЦИКу, СНК и ЦК РКП (б) председатель Высшей военной инспекции Н.И. Подвой-

> ский, — если бы не сплетение сложных местных условий, которые были разумно использованы людьми, руководящими чехословацким движением. Испытанные в бою, прекрасно организованные и спаянные единым национальным духом, чехословацкие отряды дали возможность различным контрреволюционным элементам, от правых эсеров до черносотенцев, сгруппироваться вокруг себя, пополняя свои ряды. Вожди чехословаков сумели снискать к себе большое сочувствие среди крестьянского и мещанского городского населения...

Рабочие и крестьяне, принимавшие самое непосредственное участие в Октябрьской революции, не разобравшись в ее историческом значении, думали использовать ее для удовлетворения своих непосредственных нужд. Настроенные максималистски с анар-хо-синдикалистским уклоном, крестьяне шли за нами в период разрушительной полосы Октябрьской революции, ни в чем не проявляя расхождений с ее вождями. В период созидательной полосы, они естественно должны были разойтись с нашей теорией и .j методом»48.

Не совсем ясно, что подразумевал Подвойский, говоря о «созидательной полосе», тем не менее выдержки из его достаточно откровенного и объективного доклада красноречиво свидетельствуют о сложившихся политических настроениях в России в результате шестимесячной власти большевиков.

Первые шесть месяцев насыщены примерами поразительной самоуверенности обладателей истинной теории. Еще 19 марта Троцкий на заседании Моссовета негодовал по поводу того, что

буржуазные газеты почти всех стран лживо заявляют, будто на Сибирской железной дороге находится до 20 тысяч враждебно настроенных по отношению к революции, хорошо организованных военнопленных. Источником этих провокационных сообщений, по его мнению, является японский генеральный штаб, который распространяет слухи, чтобы иметь повод для оккупации Владивостока и Сибири. Так Троцкий поразил в самое сердце коварный замысел японской военщины, что, впрочем, не помешало ему через некоторое время ничтоже сумняшеся в той же аудитории потрясать кулаками и призывать на борьбу с чехословацким мятежом.

На своем пути чехи не встречали особого сопротивления. Противоречия между центральной властью и местными Советами привели к тому, что некоторые Советы, например в Сызрани, пропускали их беспрепятственно. В.К. Вольский, председатель Самарского комитета членов Учредительного собрания, образовавшегося после взятия Самары чехословаками, вспоминал, что «Самарский совет решил не пропускать их дальнейшего прохождения, несмотря на то, что рабочие отнеслись к этому решению с большим сомнением и отрицанием»49.

«Оно потерпело поражение со стороны 2-х диктатур»50, — так резюмировал сам Вольский опыт реанимации Учредительного собрания в Поволжье летом и осенью 1918 года. Тем не менее история Самарского Комуча представляет интерес с той точки зрения, что она стала кратковременным экспериментом демократической, насколько это было возможно в военных условиях, альтернативы большевистской диктатуре. Любопытно, что над зданием Комитета в Самаре развевалось красное знамя, причем в официальном разъяснении говорилось, что этим знаменем не предрешена форма национального знамени и что оно есть лишь эмблема революционной борьбы за народное государство. В области социальной политики Комуч придерживался незыблемости законов Всероссийского Учредительного собрания об уничтожении частной собственности на землю, об охране труда и прав рабочих, запрещении локаутов, свободы коалиций и т.п. По свидетельству того же Вольского, Комитет считал бессмысленным возврат к законам Временного правительства и «вышвыривание вместе с большевистской властью того социально ценного, что имелось в ее декретах». Декреты были просматриваемы, и некоторые из них, например о страховых присутствиях, подверглись лишь ничтожным исправлениям.

Отношения с крестьянством у Комитета складывались куда удачнее, нежели у большевиков. В продовольственном деле был произведен целый переворот, единогласно принятый и продоволь-ственниками, оставшимися от большевиков, и кооператорами, и представителями рабочих, и Советами крестьянских депутатов, и хлебной биржей. Были отменены твердые цены и создан государ

ственно-торговый регулятор. На опыте обнаружилось, что частная торговля почти ничего не дает в создании хлебных запасов, поэтому главная масса продовольствия поступала через кооперативы и продовольственную управу. Впоследствии, при падении Самары, Красная армия обнаружила на элеваторе несколько сот тысяч пудов хлеба по цене 30 руб. за пуд, тогда как большевики тратили до 600 руб. на пуд, включая стоимость всех своих аппаратов насилия над крестьянином для конфискации хлеба. Комуч, не ассоциируя население Советской России с враждебным большевистским режимом, еще в начале июля предложил большевикам свободный пропуск и закупку хлеба для Советской России, но ответа из Москвы не последовало.

Сохранилась скупая запись в протоколе Коллегии Наркомпрода от 26 июня 1918 года: «По докладу члена Коллегии Фрумкина о получении хлеба из Самары через посредство Центросоюза — постановлено: вопрос о получении хлеба из Самары через посредство Центросоюза отклонить». И еще: «О получении хлеба из Сибири, согласно докладу представителей продорганов, оставшихся в Сибири, — постановлено: ввиду осложнившихся политических условий, вопрос о заготовке хлеба в Сибири отклонить». И еще: «... вопрос о заготовке хлеба на Северном Кавказе отклонить ввиду отсутствия в настоящее время сообщений с этим районом и предложенной закупки по ценам значительно выше твердых»51. Совнарком даже рискнул опубликовать обращение Временного Сибирского правительства с предложением обеспечить быструю непрерывную отправку продовольствия в голодающие центры России в обмен на отказ от попыток вооруженного вторжения советских частей в Зауралье. Но руководителям большевиков нужен был не только хлеб, нужна была борьба и «за социализм», которая разжигалась как на внешних, так и на внутренних фронтах. С точки зрения классовой борьбы выход из продовольственного кризиса был найден идеальный. 27 июля Коллегия Наркомпрода поставила первоочередной задачей введение классового пайка52.

Цюрупа в воспоминаниях приписывал появление идеи классового пайка Ленину. Ленин еще при Шлихтере сказал: «Хлеба у нас нет, посадите буржуазию на восьмушку, а если не будет и этого, то совсем не давайте, а пролетариату дайте хлеб». «Это было блестящей идеей, — считал Цюрупа, — благодаря этому мы продержались»53. Первым блестящую идею начал проводить в жизнь Петроград — в июне 1918-го, а в июле присоединилась Москва. Население было поделено на 4 категории: 1 категория — особенно тяжелый физический труд; 2 — обыкновенный физический труд, больные, дети; 3 — служащие, представители свободных профессий, члены семей рабочих и служащих; 4 — владельцы различных предприятий, торговцы, не занимающиеся личным трудом и пр. К сентябрю выдача продуктов была официально

установлена в следующих пропорциях 4:3:2:1 (Москва) и 8:4:2т1 (Петроград). Но, как утверждали мемуаристы, «евшие» в то время по низшим категориям, паек практически получали только первые две категории, третья — изредка, а четвертая — почти никогда и была вынуждена либо искать иные источники пропитания или угасать от «умеренности»54. Это могли бы засвидетельствовать все непролетарские писатели, художники и другие представители творческих профессий, в Петрограде наибольший процент смертности от голода был зафиксирован среди мелких лавочников, приказчиков, потерявших работу. Однако некоторые назойливые исследователи уже тогда обращали внимание, что классовый паек имел скорее политическое значение. На 2 августа 1918 года в Петрограде по 1-й категории получало 43,4% населения, по 2-й — 43,3%, по 3-й — 12,2%, по 4-й — 1,1%. Так что того «буржуя», за счет которого хотели накормить пролетария, не оказалось. Улучшить питание 99 человек за счет 1 человека оказалось достаточно проблематичным.

5 июля на V съезде Советов, за считанные часы до начала мятежа, Ленин после пламенной обвинительной речи Спиридоновой, какие она умела произносить, и беспрецедентной обструкции, устроенной ему во время доклада на прощание левыми эсерами, пытался смягчить противоречия. Нет, убеждал он оставшихся в зале делегатов, неверно и тысячу раз неверно, что это есть борьба с крестьянством! «Это борьба с ничтожным меньшинством деревенских кулаков». «Война им и война беспощадная!» «У нас нет ни тени сомнения, что девяносто девять сотых крестьян, когда они правду узнают, когда декрет получат, проверят, примерят... эти крестьяне будут с нами»55.

Когда власть неуверенна, заражена рефлексией — это губительно для всего общества; когда власть не имеет ни тени сомнения в собственных начертаниях — губительно вдвойне. Крестьяне очень быстро «примерили» новые декреты большевиков, и по всей территории Советской России начала разворачиваться ответная война крестьянства против продовольственных отрядов и комбедов. В истории гражданской войны существует проблема насколько интересная, настолько и трудноразрешимая — получить максимально полную картину размаха крестьянских выступлений против продовольственной диктатуры летом и осенью 1918 года. По данным Наркомата внутренних дел, с июля по конец года в 16 губерниях Европейской части России произошло 129 восстаний, в том числе в июле — 13, в августе — 29, в сентябре — 17. Но, без сомнения эта статистика охватывает только самые крупные выступления крестьян, переросшие в серьезные восстания56. Количество же сравнительно мелких возмущений и стычек не поддается учету.

С.А.Павлюченков Крестьянский брест, или предыстория большевистского НЭПа., М, 1996.

Thursday, June 12, 2014

2 С.А.Павлюченков Крестьянский брест или предыстория большевистского НЭПа

No comments:

Post a Comment