9 С.А.Павлюченков Крестьянский брест или предыстория большевистского НЭПа

Подводя итог своим рассуждениям, Струмилин говорит о необходимости сочетания организованного принуждения с системой хорошо продуманных, мер экономического воздействия, которые позволили бы включить крестьянские хозяйства в общий подъем производительных сил всей страны в целом, не подавляя их частных интересов. Иначе, глубокомысленно замечает он, «если бы у нас пришлось столкнуться этим силам в острой борьбе, то даже в случае победы русского пролетариата над крестьянством, одержанной путем организованного насилия, эта борьба могла бы сыграть роковую роль в судьбах зарубежного социалистического движения ближайших лет».

Помимо Струмилина на страницы «Экономической жизни» прорывается Богданов с пропагандой наркомземовских идей о кооперировании, советского клина (общественных запашек) и вновь повторяет свои немного забытые соображения о необходимости изменения продовольственной политики в сторону плановости и заданное™ обложения60.

Однако постановление о государственном регулировании крестьянского хозяйства встретило критику не только со стороны про тивников военного коммунизма, но и из лагеря его последователь ных приверженцев. В течение 1920 года, когда наметилась воз можность близкого окончания войны, кое-где в административны} кругах появляется беспокойство за судьбу сложившейся в воен ных условиях командно-принудительной системы. Известна исто рия, связанная с письмом В.ИЛенина «Тульским товарищам»61 Тульские товарищи, члены губкома П.ФАрсеньтьев и М.Я.Зелик ман, 18 октября обратились к Ленину с письмом, где высказал* озабоченность тем, что некоторые коммунисты выступают с очень опасными мыслями, будто «мы вступаем в полосу мирного строительства, когда можно и должно на первый план поставить хозяйственные и просветительные задачи». Этим-де ослабляются дисциплина и организация. «Поэтому наш губернский комитет считает своим партийным долгом ни на минуту не преуменьшать перед нашей организацией и всем тульским пролетариатом опасности, которые нам угрожают со стороны Врангеля, но, наоборот, в некоторой степени их преувеличивать, дабы держать на должной высоте ту производственную дисциплину, которой мы достигли в тульском пролетариате...»62

Случай с «тульскими товарищами» не единичен, нам известен секретный циркуляр Костромского губкома от 23 июля 1920 года примерно аналогичного содержания63. Прослеживается непосредственная связь этих попыток удержать милитаристский дух и сохранить военно-коммунистическую систему с некоторыми проектами, появившимися в начале 1921 года, как альтернативу еще не узаконенному, но неотвратимо наступавшему нэпу. Сохранился образец таких проектов в виде докладной записки заведующего ад

244

министративным подотделом управления заготовок Наркомпрода Л.Д.Кранца В.ИЛенину от 23 февраля 1921 года.

Автор очень высоко отзывается о постановлении Vffl съезда, называя его самым революционным из всех декретов, изданных Советской властью, ибо его острие направлено против последней твердыни частной собственности, каковой до сих пор остается деревня. «Государство форменным образом входит в роль хозяина земли. Частная инициатива отходит в сторону... Сеятелем является уже не крестьянин, а государство. Хлебороб-середняк может претендовать лишь на вознаграждение за свой труд...» и т.п. Но, считает Кранц, все это носит половинчатый характер. Ошибка заключается в заигрывании с так называемым середняком. «Антоновщина в Тамбовской губернии и другие восстания в местностях, которые казались совершенно замиренными, доказывают, что под личиной середняка во многих местах живет и благоденствует кулак, который при всяком удобном случае готов нанести удар в спину рабоче-крестьянской власти»64.

Кранц демонстрирует понимание ситуации прямо противоположное реальности: поскольку ранее компромисс с середняком имел оправдание в общих политических условиях, то теперь положение изменилось. Необходима полная перемена курса по отношению к середняку. А именно: хлебороб должен отдавать все продукты своего производства государству, они все должны поступать в государственные хранилища, в полное распоряжение государства. С этой целью необходимо дополнить декрет о посев-комах декретом о сборкомах.

Поистине нет предела совершенству ни в чем. Мы уже сочли декрет о государственном регулировании и проекты превращения разверстки в натуральный налог — вершиной военно-коммунистической мысли, но вот проект Кранца открывает нам новые горизонты. Или, например, другой проект — М.Рудоминера, также поступивший к Ленину в конце января —начале февраля 1921 года. Там уже несколько иной ракурс, главное внимание уделено промышленности, единственным средством к восстановлению которой автор считает создание Революционного Технического Совета по типу РВС, призванного блюсти твердую революционную волю. «Революционный Технический Совет и Красные Армии Труда — вот исходные пункты нового пути и его первый этап»65, — считает Ру-доминер. По нашему мнению, путь этот совсем не нов, а является последовательным продолжением курса на милитаризацию экономики, возникшим как альтернатива действительно новой экономической политике, в то время уже делавшей свои первые шаги.

Война после войны и решение о переходе к продналогу

Никогда за три послеоктябрьских года советское правительство и партийное руководство не чувствовало такой уверенности

245

и прилива сил, как в последние месяцы 1920 года. Осенью нейтральная Рига приняла в свои стены советскую и польскую делегации, которые 12 октября заключили предварительные условия мирного договора, а 18 октября были официально прекращены и без того выдыхавшиеся военные действия между двумя армиями.

Командование Красной армии получило возможность сконцентрировать силы против незначительной группировки врангелев-ских войск, 7— 11 ноября советские войска преодолели укрепления крымских перешейков, и 17 ноября с последней группировкой южной контрреволюции все было кончено. В горах и лесах Советской России укрылись только жалкие остатки некогда грозных белогвардейских армий.

На хозяйственном фронте отлаженный продовольственный аппарат ударными темпами вел выкачку хлеба у крестьян и гнал его в промышленные районы. Продовольственный паек рабочих Москвы и Петрограда приобрел небывалые для последних лет размеры и регулярность. Н.И.Бухарин радостно сообщал на конференции московских коммунистов, что если раньше на каждом рабочем собрании и митинге выступавшие получали массу записок по продовольственному вопросу, то «теперь всем известно, что на рабочих собраниях таких записок почти не получается»66. Совершенно отсутствовали обычные раньше записки о свободной торговле, о заградительных отрядах и т.п.

Накормленные рабочие увеличивали производительность труда. Промышленность в ноябре—декабре начинает наращивать выпуск продукции. ВСНХ на 1921 год планирует почти двойное увеличение программы производства. Знаменитый приказ № 1042 наркома путей сообщения ЛТроцкого, установивший военные методы в организации ремонта паровозов, принес ощутимые результаты, и самый разрушенный участок народного хозяйства — железнодорожный транспорт — также переживал подъем. Сократилось количество «больных» паровозов и вагонов, увеличился объем перевозок.

Военно-коммунистическая организация экономики, созданная во время войны и для ведения войны, казалось, полностью доказывала свою эффективность и пригодность в условиях мирного времени. Экономические ведомства спешили придать завершенный централизованный характер отраслям народного хозяйства. 24 ноября 1920 года Совнарком принял долго готовившееся постановление о воспрещении советским учреждениям, предприятиям и общественным организациям приглашать контрагентов, уполномоченных и подрядчиков для производства заготовительных, восстановительных, строительных и других работ. 29 ноября ВСНХ принял постановление о национализации всех частных промышленных предприятий с числом рабочих более 5 при наличии двигателя и более 10 при отсутствии двигателя. Последо

246

вательная централизация экономики открывала заманчивую возможность создания всеобъемлющей системы государственного производства и распределения и ликвидации денежной системы.

Помимо использования запасов царского режима и слабой работы остатков промышленности, государственные дохрды, за счет которых большевики вели гражданскую войну, складывались из двух источников — эмиссии и продразверстки. Первоначально в силу слабости госаппарата главную роль играла эмиссия, безграничный выпуск денежных знаков. Но денежная система имеет особенность в том, что ее смерть наступает от раздувания собственного объема малоценной физической массы, вследствие чего эту «ожиревшую тушу» окончательно сводит в могилу ее хроническая болезнь — инфляция. По мере умирания денежной системы и усиления государственного репрессивного аппарата главное значение как источника государственных доходов к последнему году войны приобрела продовольственная разверстка.

Статьи доходов

1918/19

1919/20

1920/21

Эмиссия

523

390

186

Продразверстка

121

223

480

(Цифры обозначают миллионы золотых рублей.)

Процесс отмирания денежной системы и повсеместная тенденция к натурализации хозяйственных отношений подхлестывались идеологией универсальности «пролетарского принуждения» и нетерпением скорейшего перехода к бестоварному продуктообмену «по-коммунистически», что должно было явиться экономической основой нового общественного строя, созданного в соответствии с принципами научного социализма.

Деньги уже отказывались служить всеобщей мерой и эквивалентом. По мнению Ленина, эти «разноцветные бумажки» ясно обнаруживали, что они — обломок, обрывки старой буржуазной одежды. В отношениях отраслей хозяйства эквивалентом становились простейшие товары, а мерой всех вещей — комиссар с револьвером в кобуре и инструкциями в портфеле. Государственная регламентация и принуждение остались единственными скрепами, соединяющими в целое хозяйственный организм страны, и единственным стимулятором, поддерживающим в нем слабое обращение. Что характерно, на исходе 1920 года и научная экономическая мысль в поисках и прогнозах стала опираться на два главнейших факта экономической жизни, сложившихся в результате двух войн и двух революций, — отмирание товарно-денежной системы

247

и замещение ее государственным принуждением и государственным регулированием.

Известный теоретик крестьянской экономики А.Чаянов выступил в печати в качестве апологета военного коммунизма, как идеолог национального хозяйства — «единой фабрики». Капиталистическое хозяйство — псевдохозяйство, заявил он. Сейчас стихийные рыночные регуляторы заменяются «аппаратом осознанной государственной воли»68. Отмирают такие понятия капиталистической экономики, как прибыль, рента, процент на капитал и т.п., однако остается необходимость исчисления выгодности хозяйства и вообще элементарного учета. Что должно придти на смену, спрашивал он. И Чаянов, который, как всегда, силился охватить всю экономику с высоты крыши крестьянского гумна, предлагает систему исключительно материального учета, каковая нередко применялась в определении выгодности молочных ферм в Западной Европе — в пудах, рабочих днях, кубах топлива и т.п., затраченных на производство единицы продукции69.

Соображения Чаянова вызвали скептическое оживление среди экономистов. Завязалась дискуссия. Наиболее серьезно полемизировал ССтрумилин, он указывал: проблема исчисления не ограничивается выяснением выгодности. Чаянов полагает, что социалистическое хозяйство есть единое колоссальное натуральное хозяйство и меновая стоимость не имеет значения. Однако в какой пропорции вести обмен между отраслями и хозяйства? Аршины нельзя складывать с пудами и дюжинами — следовательно, вместо денег необходим другой общий знаменатель, общая мера всех продуктов, в основе которой лежал бы человеческий труд. В статье Струмилина мелькает термин «трудодень»70. Дальше — больше, кто-то уже настаивал на «трудочасе», и наконец появляется «тред» (трудовая единица). Вот что должно явиться на смену рублю, которому в дискуссии был поставлен окончательный диагноз — доживает последние дни. Известный своим радикализмом в отношении денег, видный работник ВСНХ Ю.Ларин прокламировал: дети увидят деньги только в книжках!71

Пока экономисты пели заупокойную рублю, из Кремля пошла волна декретов в плане «ликвидации» денег: в конце 1920— начале 1921 года отменяется оплата городским населением государственных услуг по снабжению продовольствием, ширпотребом, топливом, медикаментами, плата за жилье, пользование телеграфом и телефоном. Но это было вызвано даже не стремлением к скорейшему переходу к отношениям «по-коммунистически», а очевидностью для всех наркомов и остального руководства абсолютной нелепости переваливания огромной массы бумажных денег фактически из одного государственного кармана в другой, содержа для этой операции целую армию совслужащих.

248

С городом проблем было меньше, городское производство и быт в основном уже вошли в сферу государственного регулирования, но по-прежнему оставалась необходимость сохранять денежные отношения с распыленной мелкохозяйственной деревней. Однако до конца января 1921 года в правительстве продолжали господствовать иллюзии о возможности изживания денежной системы. 26 января СНК дал указание Наркомфину ликвидировать какие бы то ни было денежные или материальные компенсации во взаимных расчетах советских предприятий и учреждений и приступить к разработке новой схемы бюджета и новой счетной единицы72.

Материальная основа военных побед, спокойствие рабочих в столицах, увеличение производительности труда в промышленности, централизация хозяйства и фантастические планы отмены денежной системы и непосредственного перехода к социализму — словом, вся огромная, разветвленная военно-коммунистическая система балансировала на одной весьма шаткой опоре — реквизиционной продовольственной политике в деревне. Между тем реквизиционная политика, наряду с общим упадком экономики и прекращением промышленного снабжения деревни, привела сельское хозяйство страны к кризису, выразившемуся в сокращении посевов и резком падении урожайности. Наиболее наглядно прообраз возможной катастрофы проявился осенью 1920 года в центральных губерниях России, где миллионы крестьян впервые за последние три года встретились с реальной угрозой голодной смерти.

В конце 1920 года правительство большевиков решило искать выход в расширении принудительной политики в деревне, что выразилось в известном постановлении VIII съезда Советов73. Но, несмотря на попытки прикрыть действительный характер нового декрета благовидными словами о «помощи» и «укреплении», в руководстве мало кто сомневался в возможной реакции крестьянства на очередное мероприятие правительства, однако продолжали действовать устаревшие оценки степени поддержки крестьянством Советской власти и, главное, уверенность в силе созданного государственного репрессивного аппарата. В то время расхожим в выступлениях вождей стало слово «ссуда», мол, возьмём у крестьян «в ссуду» хлеб (а не даст, все равно возьмем), восстановим промышленность и вернем долг крестьянину промышленными изделиями. Но крестьянин и так все три года фактически ссужал советскому государству хлеб на борьбу с контрреволюцией, а на четвертый стал скрести в карманах и подумывать, что пришел срок уплаты по векселям и если не товарами, то хотя бы послаблением в условиях труда и распоряжении

его продуктами.

Как со стороны крестьянства, так и со стороны власти в течение 1920 года накапливался обоюдный потенциал недоверия

249

и неприязни. Например, в июле на Гомельском губпартсовещании уже открыто обсуждался проект резолюции, предложенный неким Иоффе, о том, что после исчезновения угрозы реставрации старого режима крестьянство из-за своих мелкособственнических интересов «станет тормозом для дальнейшего успеха развития социальной революции» и представляет для компартии «несомненную опасность»74. Проект, впрочем, не сумел набрать большинства голосов. Парадоксально, что причиной тому было именно понимание реальности угрозы со стороны крестьянства и вследствие этого нежелание лишний раз обострять с ним отношения.

Еще в начале 1920 года, после разгрома основных сил контрреволюции, по российской глубинке прокатилась стихийная волна требований разрешить организацию крестьянских союзов для защиты экономических интересов крестьянства. Но эти требования находили живой отклик лишь в местных Чрезвычайных комиссиях по борьбе с контрреволюцией и в лучшем случае натыкались на глухую стену непонимания партийных и советских органов. После этого у крестьянства оставалось еще одно легальное средство выразить свое отношение к политике большевиков и выдвинуть претензии властям. Этим средством являлись волостные, уездные и общегубернские беспартийные конференции, вошедшие в моду с осени 1919 г., на которых тогда представители большевиков разъясняли крестьянским делегатам партийную политику и добивались ее поддержки. Первоначально конференции имели большой успех, так как крестьяне получили редкую возможность встретиться с местной властью и услышать спокойную речь толкового докладчика, а не крик размахивающего револьвером продкомиссара. Но длительным средством, обезболивающим крестьянские страдания, эти разговоры по душам быть, конечно, не могли. С середины 1920 года почти повсеместно наблюдается превращение конференций в обычный формальный элемент провинциальной чиновничьей деятельности. В одних случаях в ЦК стала поступать информация, что беспартийные конференции проходят вяло, апатично, в других случаях сообщалось об их неизменном успехе. Как, например, из Екатеринбурга докладывали, что в сентябре в 38 волостях Екатеринбургского уезда приняли резолюции в поддержку хлебной монополии и лишь в одной волости крестьяне безоговорочно высказались за свободную торговлю75.

На какое-то время беспартийные конференции утратили свое значение барометра настроений крестьянских масс. Вот так писал в РВСР один военный цензор из Екатеринбурга, доказывая необходимость развития системы цензуры на почте: «Сведения, собираемые из писем, более ценны и ближе к действительности, чем получаемые из партийных и советских учреждений, так как пишущий письмо высказывается более свободно, чем он это сделал бы

250

на каком-нибудь собрании или митинге... Сплошь и рядом бывает, что принятая резолюция дает совершенно неправильное понятие о настроении волости, деревни, завода и т.п., где была принята резолюция, потому что, во-1-х, в принятии резолюции участвовали не все (присутствует-то на собрании обычно не более половины жителей, да резолюция принимается обыкновенно к концу собрания, когда часть присутствовавших уже разошлась); во-2-х, часть голосовала за резолюцию необдуманно (стадно), часть из страха перед властью и т.д. По резолюции, принятой, скажем, в деревне Бегу-ново, настроение населения великолепное, а раз так, то и работа в ней или вовсе не ведется, или ведется слабо, а глядишь, через неделю в этой самой деревне вспыхнуло восстание — вот тебе и резолюция...»76

Цензору было виднее. «Не могу выразить, что творится здесь, — писал в перехваченном цензурой письме владимирский крестьянин, — Советская власть своими действиями окончательно вооружает всех против себя, творится прямо немыслимое, собирают почти все начисто, ездят отряд за отрядом и увозят что захотят. Хлеб обобрали почти начисто... овес весь начисто взяли и семенные... отбирают одежду и обувь не считаясь ни с чем, сломают сундуки и дурят, что пришлось»77. В то время близость к Центру являлась одним из самых неприятных обстоятельств для крестьян. К осени 1920 года в нещадно эксплуатируемой и без того небогатой Владимирской губернии сложилась такая ситуация, что губернские власти спали с револьвером под подушкой и были в полной готовности к возможным контрреволюционным выступлениям78.

В условиях нарастания политической напряженности беспартийные конференции стали терять свой апатичный характер и нередко выливались в эффективную демонстрацию недовольства населения. «Если раньше продовольственный вопрос стоял гвоздем порядка дня для всех крестьянских съездов, собраний и конференций, — заметил на 10-й губпартконференции в ноябре секретарь Владимирского губкома Симонов, — то за последнее время этим гвоздем стал «текущий момент». В то время как раньше доклад по текущему моменту не вызывал никаких прений, теперь крестьянство проявляет к нему особый интерес... Кулачье сумело сорганизоваться не только в волостях, но и, прибыв на губернскую беспартийную конференцию, проявило демагогические выходки вплоть до отказа от помощи фронту, прекращения войны, требования учредилки, свободной торговли, отмены трудовой повинности и т.д. В губкоме имеются сведения, когда в одной волости Владимирского уезда крестьяне явившись на волостную конференцию в количестве 800 человек, категорически отказались от помощи фронту и голосовали резолюцию чуть ли не за Врангеля»79.

251

Усиление разногласий с политикой большевиков в целом и в 'первую очередь рост антивоенных настроений в крестьянстве явилось самой характерной особенностью, отраженной в документах беспартийных конференций сентября—октября 1920 года, тех конференций, которые, как тогда выражались, принимали «нежелательное» направление. Так было на Нолинской общеуездной конференции в Вятской губернии в конце октября, где крестьяне потребовали заключить мир с Польшей и единогласно отклонили пункт о необходимости разбить Врангеля и поддержки Красной -армии и Соввласти80. Так было в сентябре на Щелотской конференции в Вологодской губернии, где аналогичный пункт был подытожен требованием вести внутреннюю политику без коммунистов81. На конференции в Костроме, и не только там, слышались призывы к созыву Всероссийской беспартийной конференции82. Подобные примеры можно отыскать практически в любом уголке любой губернии России, и не только России. На Украине, в Екатеринославской губернии, Врангель сумел привлечь крестьян обещанием земли за выкуп (а денег у крестьян было много) и стал пользоваться большим авторитетом, не меньшим, чем у Махно, как считали екатеринославские эсеры83.

С середины 1920 года нарастающее недовольство крестьянства политикой большевиков в некоторых наиболее неустойчивых районах начало прорываться в форме открытых вооруженных восстаний. В мае Сибирский ревком уступил нажиму комиссаров Наркомпрода и дал добро на проведение продразверстки, которая сразу же потянула за собой шлейф обычных безобразий и злоупотреблений. Еще не остывшие от партизанщины сибирские крестьяне в нескольких уездах поднялись с оружием под лозунгами «Свободный труд и свободная торговля», «За чистую Советскую власть», «За Ленина»84. Но летом движение еще не нашло широкого отклика и было быстро подавлено приданной продовольственникам 26-й дивизией. Большую роль в подавлении сыграли крестьяне-коммунисты в Алтайской губернии, самой партизанской при Колчаке, которых тогда насчитывалось до 3000. Но тогда же многим из сибирского руководства стало ясно, что на этом дело далеко не закончено. Один из них вспоминал, что на Алтае в городе Змеиногорске ему пришлось беседовать с крестьянином, мобилизованным на борьбу с восставшими, членом волостной ячейки, который просил освободить его от мобилизации и отпустить домой: «У меня там в хозяйстве 70 скотин... за ними уход нужен»85.

Сибирские мужики, будучи еще только полгода в условиях Советской власти, еще испытывали колебания и даже на погром исполкомов ходили под лозунгом «За Ленина», но для крестьян центральной России, которых Компрод давно освободил от бремени в семьдесят или меньше «скотин», проблема выбора была проще. В августе 1920 года сразу же после уборки хлебов и объявления го

252

сударственной разверстки в Тамбовской губернии вспыхнуло большое восстание крестьян.

Власти немедленно свалили вину за это на эсеров, в действительности их участие в разжигании крестьянского восстания было более отдаленным, нежели причастность самих представителей Советской власти, и главным образом Наркомпрода. Когда-то зажиточная Тамбовская губерния, ее называли «черная» — потому, что говорили, что там земля «чернее черной государевой шляпы», была цитаделью партии эсеров и кооперации, которым удалось привить местному крестьянству понятие о пользе самоорганизации. Сохранившиеся документы дают возможность выслушать их собственный отчет о своей роли в подготовке и начале восстания. На Всероссийской конференции партии эсеров, нелегально состоявшейся в Москве как раз в сентябре 1920 года, представители тамбовской организации говорили, что их работа носила в основном организационный характер: в некоторых селах восстанавливались строго партийные братства, таких, однако, в 3 уездах губернии насчитывалось не более десятка. Кроме этого, правые эсеры совместно с левыми сплачивали крестьянство в беспартийные, но строго классовые по составу «Союзы трудового крестьянства». Союзы ставили перед собой задачи удаления от власти коммунистической партии и образования нового временного правительства, обязанного созвать Всероссийский съезд трудящихся, который и должен будет решить вопрос о форме государственной власти, проведение в полной мере закона о социализации земли. Союзы с такими задачами встретили поддержку тамбовского крестьянства и начали быстро организовываться в селах. В Тамбовском уезде почти половина волостей обзавелась своими организациями, появились они и в Кирсановском, Борисоглебском, Усманском уездах и кое-где на севере губернии.

Союзы, несомненно, сыграли большую роль в развертывании масштабного крестьянского восстания, но, как сетовали тамбовские эсеры, оно «подпало под руководство называющего себя «независимым с-р.» Антонова»86.

Первоначальные надежды тамбовских властей и командования войск внутренней охраны (ВОХР) быстро расправиться с мятежом не оправдались. В течение второй половины 1920 года «ан-тоновщина» продолжала разрастаться. Неутешительное для большевиков развитие событий на Тамбовщине во многом зависело от неустойчивого состояния в самих воинских частях, брошенных на подавление крестьян. В этот период наиболее отчетливо слабость Советской власти перед новой волной крестьянского недовольства проявилась в рядах Красной армии, которой большевизм был более всего обязан своим историческим триумфом. Красноармейцы вынуждены были возвращаться с западных и южных рубежей республики в центр России не на отдых, не в

253

бессрочный отпуск, а в неприятном для них качестве усмирите-

1 лей крестьянских волнений.

«Надо сказать, что мы сейчас выполняем работу по усмирению антоновского восстания, — писал Ленину в феврале 1921 г. политрук 5-й роты 88-го полка 10-й стрелковой дивизии Александров, коммунист из Рогожско-Симоновского района Москвы, — и наталкиваемся на факты, которые не поддаются описанию, а именно, не крестьянство восстало, а их втягивали в восстание продовольственные агенты, которые, огребая дочиста взятое взаймы и

. перезанятое жито и другое имущество крестьянина, оставляя ему записки без подписи и печати, приговаривали: «Вы разве не видите, к чему мы вас толкаем, или нам вас надо совершенно задушить, чтобы вы поняли»! Да, это подлинное выражение одного из агентов рабоче-крестьянской власти на местах, и это не единственный пример»87.

Да, случаи сознательного провоцирования крестьян на восстание были не редкостью, и не только в Тамбовской губернии, но не всегда за этим следует однозначный вывод о наличии контрреволюционной агентуры в органах власти. Как сообщал в ЦК РКП (б) другой политрук 3-й роты 506-го стрелкового полка о своем разговоре с секретарем Шадринского укома Екатеринбургской губернии, мол, в декабре 1920 года он предупреждал: не восстановите против себя крестьянство. «На эти слова мне Пых-тин ответил, что пусть, мы этого и добиваемся, тогда весь хлеб разыщут, спрятанный кулаками. Их желание исполнилось — восстание вспыхнуло»88.

В течение 1920 года, по мере усиления нажима на крестьянство и роста крестьянского недовольства, в его особенной части, называемой Красной армией, под влиянием писем из дома синхронно зрели аналогичные настроения. Печальные весточки родных производили «удручающее действие на красноармейские массы», на что особенно указывал отдел военной цензуры ВЧК89. Пересылая заявление красноармейца 81-го отдельного стрелкового батальона войск ВОХР о том, что его семью в Орловской губернии оставили совсем без хлеба, комиссар батальона подчеркивал, что такие заявления сыплятся массами, что совершенно разлагающе действует на дисциплину в батальоне90.

Традиционно наиболее остро и болезненно реагировали на сообщения из дома в кавалерии. Несмотря на прогремевший в свое время призыв Троцкого, пролетарий в седде оказался слаб против донцов и кубанцев. Основу знаменитых конармий Буденного и Миронова составили те же казаки в основном из северных наиболее бедных округов Донобласти. Они же после своих побед на де-никинском и польском фронтах с большой обидой реагировали на слухи о «чудовищных безобразиях в тылу», как писал в ЦК 10 сентября начальник политотдела 1-й Конной армии И.В.Вардин. «Положение скверное. Слухи о безобразиях в тылу усиливаются с

254

каждым днем... Недавно помощник командира 1-й бригады тов. Грицик получил извещение из дома, что его отец и семья подверглись гнусному оскорблению со стороны продагентов, хлеб и скот почти весь забран. Тов. Грицик имеет орден Красного Знамени, в рядах находится с первых дней революции. Можно представить, что творится в душе этого героя после получения из дому письма с такими печальными вестями. Но он, как человек сознательный и сдержанный, махнул на все рукой и сказал, что это сделали хулиганы. Но не все таковы, как тов. Грицик, а таких извещений очень много. И можно сказать, что никакая агитация среди армии, никакие культпросветы, ни отдельные личности и политкурсы вместе с комячейками не приведут нас к желанным результатам, если творимые безобразия на Дону и Кубани не будут в самый короткий срок ликвидированы» 91.

Складывающаяся напряженная ситуация в армии осенью 1920 года вылилась в два показательных случая, которые привлекли внимание и вызвали острую реакцию в Москве. Связаны они были все с теми же беспартийными конференциями, изменившийся характер которых большевики не сумели во время разглядеть и которые со второй половины года вместо средства наведения мостов между властью и населением превратились в организованную демонстрацию антиправительственных настроений. 28—31 октября в Вологде состоялась организованная губкомом конференция, на которой большинство составили красноармейцы гарнизона. Красноармейцы провели в президиум конференции своих беспартийных делегатов, с удовольствием предоставивших полную свободу слова ораторам. Содержание выступлений поразительно напомнило 1917 года и канун краха Керенского: говорили, что война расстраивает крестьянское хозяйство, что народ против своего желания брошен на фронт, война надоела, война нужна тем, кто находится в тылу, тыловиков на фронт и т.д. и т.п.

Проект резолюции, предложенной коммунистами, о полном одобрении политики советского правительства был отвергнут. Однако не получил одобрения и проект, выработанный президиумом конференции, где говорилось об отказе от войны, привлечении к ответственности ее, виновников, об объединении сил демократии против «комиссародержавия». Большинство конференции предпочло более умеренную резолюцию, предложенную красноармейцем Клещиным, в которой все же признавалась необходимость покончить с Врангелем, для чего следовало: «а) отправить на фронт т.т. коммунистов и сочувствующих им; б) всех уклоняющихся в тылу и способных защищать революцию якобы незаменимых работников, а также комиссаров и милиционеров, которые желают войны до бесконечности». Конференция решила «указать правительству на невозможно тяжелые жизненные условия населения и невозможность в дальнейшем ведения войны».

255

Звучало требование немедленного созыва беспартийной конференции во всероссийском масштабе. Весь этот набор замыкала странная пара лозунгов: «Да здравствует рабоче-крестьянское правительство!», «Да здравствует тоже голодная, оборванная геройская Красная армия!»92.

В губкоме реакция на итоги конференции свелась к подозрениям на эсеров и, по-видимому, общему мнению, что не следует на конференциях злоупотреблять свободой слова93. В ЦК к инциденту отнеслись серьезнее и поставили на вид ПУРу РВСР необходимость начать серьезную политическую работу в Вологде94.

По приблизительному сценарию развивались события в частях Запасной армии, расположенных в Нижнем Новгороде. Еще в начале октября там отмечалось, что настроение в гарнизоне неудовлетворительное, проявляющееся на митингах при отправке эшелонов на фронт. Для поддержки дисциплины командиры ввели наказания, муштровали солдат в строю по восемь часов в сутки. На одном из таких занятий 3-й и 6-й батальоны 27-го полка отказались подчиняться и устроили митингование с криками «Долой войну!», «Тащи их сюда, что они нас обманывают!»95

В течение октября ситуация еще более осложнилась, в 27-м полку создалось «ужасное» настроение, по ряду причин развивался сильнейший антисемитизм. Чтобы поговорить, успокоить солдат губком, командование пошли на созыв общегородской беспартийной конференции. Она открылась 31 октября, в тот день, когда Троцкий издал свое «Письмо0 к реввоенсоветам фронтов, армий и ко всем ответственным работникам Красной армии и Красного флота», где потребовал, чтобы в коммунистической стране для всех членов общества существовали бы одинаковые условия жизни независимо от должности и различия в способностях. В своих выступлениях красноармейцы говорили о том же, слушать докладчиков горкома о необходимости победы над Врангелем отказались. Раздавались знакомые призывы против РКП, коммунистов, комиссаров, крики разойтись по домам. При пении «Интернационала» сидели в шапках96. В этом случае Москва не ограничилась бумажным указанием, была прислана полномочная комиссия во главе с Данишевским, которая провела чистку среди комсостава Запармии.

Без доступа к боеприпасам красноармейцы имели возможность лишь драть глотки, выражая свое недовольство начальством и Советской властью, но там, где были патроны в подсумках, ситуация намного осложнялась, что еще раньше показало вспыхнувшее 14 июля восстание в 9-й кавалерийской дивизии, располагавшейся в нескольких верстах восточнее Бузулука. Оно было вызвано смещением начальника дивизии бывшего левого эсера А.В.Сапожко-ва. «Второй причиной восстания послужило существующее среди населения недовольство советской продполитикой», — сообща

256

лось в оперативной сводке ВЧК97. При вступлении дивизии в город было объявлено особое положение. Восставшие требовали перевыборов в советы, роспуска райпродкомов и выдачи 15 ответственных работников, на что Бузулукский совет согласия не дал. Тогда восставшие учредили свою власть во главе с Сапожковым. Было выпущено воззвание, в котором население призывалось к поддержанию порядка, Советской власти, сапожковской «Красной армии Правды» и Коммунистического Интернационала. Запись добровольцев в армию Правды прошла с большим наплывом крестьян. На третий день сапожковцы были вытеснены из Бузулука частями Красной армии, подошедшими из Самары, и рассеяны по всей губернии. При отступлении повстанцы вывезли все продовольственные запасы и освободили заключенных из дома принудительных работ. «Характерно, что во время ликования сапожковцев в городе поддерживался образцовый порядок», — отмечали чекисты**8.

Несмотря на выставленные Сапожковым привлекательные лозунги типа «Долой продразверстку, да здравствует свободная торговля!» и заочные приговоры всем продовольственникам, начиная от плетей и кончая «шилом в глаз»99, его попытка расширить зону мятежа не увенчалась успехом. Видавший виды поволжский мужичок занял осторожную позицию, стремясь столкнуть лбами сапожковцев с продовольственниками, чтобы отделаться и от тех, и от других. В сентябре отряд Сапожкова был разгромлен, а сам Сапожков убит.

Что касается рабочих, то надеяться на их спокойствие можно было лишь постольку, поскольку их рты были заняты пережевыванием усиленного пайка. Но усиленный паек был привилегией только столичных рабочих, рабочие в других промышленных центрах, шахтеры продолжали оставаться в условиях крайней нужды. Примечательно, что в этот период в сообщениях с мест, поступавших в Москву, многие корреспонденты из самых различных уголков России начали настойчиво проводить аналогии с 1918 годом. Как писал осенью двадцатого года в ЦК красноармеец 267-го стрелкового полка 30-й дивизии А,Мащонов, рабочие голодают, процветают злоупотребления и воровство властей. Из разговоров с рабочими уральских заводов «впечатление получается такое, что даже сам себе не веришь, настроение недалеко отстало от 1918 года, перед выступлением чехословаков»100. «Нет сомнения, что 1921 год может повторить 1918-й», — подтверждал инструктор Демидовского военкомата Смоленской губернии П.Григорьев101.

К началу 1921 года ситуация была такова, что требовался один толчок, негромкий отзвук событий в провинции, докатившийся до столицы, чтобы лопнула подтаявшая наледь, сковавшая социальные противоречия, и лавина кризиса обрушилась на головы кремлевских политиков. Поведение правительства свидетельствовало о

257

том, что оно как будто испытывало какую-то боязнь перед объективным анализом обстановки. Вопрос об антоновском восстании, «заявление т. Дзержинского о массовых беспорядках в Тамбовской губернии», впервые был рассмотрен в ЦК на заседании Оргбюро только 1 января 1921 года — почти через 5 месяцев после его начала. И то это произошло лишь после того, как тамбовское руководство, приехав в Москву на VIII Всероссийский съезд Советов, сумело при личной встрече убедить председателя ВЧК и других в опасности восстания и невозможности справиться с ним собственными силами.

После тяжелейшей победы в гражданской войне, очевидно, хотелось верить, что все испытания позади, VIII съезд Советов давал директиву: на парусах старой политики — в социализм. Многочисленные предложения о коренном изменении крестьянской политики, о замене продразверстки натуральным налогом, прозвучавшие на съезде как от представителей оппозиционных социалистических партий меньшевиков и эсеров, так и на закрытых заседаниях коммунистической фракции съезда, большевистским руководством и в первую очередь Лениным были отвергнуты. VIII съезд Советов своими решениями стимулировал развитие противоречий власти и крестьянства.

Но Антонов далеко, и от Тамбова до Кремля из обреза не достанешь, поэтому единственным нервом, который мог физически донести до Москвы боль провинции, являлись железные дороги, стальные артерии, благодаря которым поддерживалась жизнь в необъятном российском организме.

Как специально, VIII съезд 29 декабря по докладу Троцкого принял резолюцию, где констатировал, «что величайшая опасность, угрожавшая самому существованию Советской республики в виде быстро надвигавшегося паралича железнодорожного транспорта, ныне может считаться в прежней острой своей форме устраненной»102. Подобное заявление никоим образом не соответствовало действительности. Наркомпрод еще в начале декабря обнаружил опасность и четырежды в течение месяца предупреждал Высший совет по перевозкам и Совет Труда и Обороны о быстром падении объемов перевозок продовольствия. Если в середине ноября с Северного Кавказа и Сибири поступало 321 вагон в сутки, то в середине декабря — уже 204 вагона, а в момент принятия резолюции — около 192 при норме в 455 вагонов в сутки103.

Главная причина заключалась в отсутствии топлива. Украинский Наркомпрод не был в состоянии прокормить донецких шахтеров, и осенью нередко случалось, что они не получали хлеба по 8—15 дней. В это время шахтеры отказывались работать и растаскивали уже добытый уголь для обмена на продовольствие104. Заготовка же дров наиболее эффективным методом подряда была упразднена Совнаркомом в ноябре ввиду его явно ка

258

питалистического характера, а работы в порядке государственной повинности исполнялись крестьянами крайне вяло, под ружьем й не могли приниматься в серьезный расчет. Получался тот замкнутый круг, по которому вращается общество в кризисе, нагнетая силовое поле для прорыва на качественно новый уровень развития: нет топлива, потому что нет хлеба; нет хлеба, потому что нет топлива.

В декабре должной реакции на предупреждения Наркомпрода не последовало. Так же, как и в случае с тамбовским восстанием высшее руководство с неохотой смотрело на новые проблемы. ВСП и СТО ограничились частными указаниями, которые лишь на время оттянули необходимость кардинальных решений. После того как в ноябре подвоз хлеба в Москву удвоился, вскоре удвоился и паек рабочих, правительство решило дать возможность пролетариату сразу ощутить результаты победы над буржуазией. Победа над буржуазией сразу же отразилась на спинах крестьян. Почувствовав, что широкий замысел находится под угрозой срыва, Наркомпрод, с целью поддержать выдачу на прежнем уровне, организовал 8 декабря боевой приказ за подписью Ленина об отправке в Москву 115 маршрутов продовольствия из внутренних губерний России. Приказ был выполнен, но затруднений в продовольственном снабжении Москвы и Петрограда не удалось избежать уже в начале января 1921 года.

Получилось очень символически, что с наступлением нового года общество как бы перевалило за грань подспудного созревания кризиса и вступило в его открытую форму, импульсы из провинций наконец достигли столицы. В первых числах января Президиум Моссовета выдвинул на повестку правительственных заседаний вопрос об обострившемся положении с продовольствием. По поводу этого председатель Комиссии по рабочему снабжению, член Коллегии Наркомпрода А.Б.Халатов направил подробные разъяснения в СТО. В его телеграмме и докладе к заседанию СТО 4 января говорилось, что положение потребляющих губерний к началу года таково, что большинство из них, в том числе Москва и Петроград, должны снабжаться исключительно за счет ввозного хлеба. Другая часть потребляющих губерний в январе вынуждена будет съесть свои небольшие запасы и к февралю также перейти к потреблению только ввозного хлеба. Однако в связи с неурожаем 1920 года требуется ввоз хлеба и в некоторые производящие губернии — Пензенскую, Орловскую, Курскую, Симбирскую и Воронежскую. Хлеб имеется в южных уездах Тамбовской губернии, но в связи с известными событиями извлечь его невозможно. «В производящих губерниях Центральной полосы, Поволжья и Прикамья, несмотря на успешный ход заготовок (большинство выполнило 100%), положение является безотрадным». Погрузка 115 ударных маршрутов по приказу председателя Совтрудобороны завершается. «Однако получен

259

ные таким образом ресурсы дадут возможность продержаться только до половины января, и внутренние губернии уже ничего не могут дать в дальнейшем. Если немедленно не удастся удвоить поступление хлеба с Кавказа и Сибири... то со второй половины января начнется острый и длительный кризис», который может привести к катастрофе105.

Халатов был абсолютно точен в своих прогнозах. С середины января в Москву по железнодорожным путям вместо хлебных эшелонов стал вползать продовольственный кризис Комиссия по снабжению столиц при СТО 20 января приняла решение о сокращении пока до 1 февраля хлебного пайка в Москве, Петрограде, Иваново-Вознесенске и Кронштадте. За годы войны население Москвы уже привыкло к хроническим перебоям в снабжении и научилось находить иные источники пропитания — за счет мешочничества, вольного рынка. Но вот уже месяц, как была закрыта Сухаревка, а о самостоятельных поездках в провинцию в условиях транспортного кризиса нечего было и думать. Положение складывалось безвыходное.

Гул недовольства на промышленных предприятиях начал выливаться в демонстрации неприкрытого озлобления. Рабочие толпились на стихийно возникающих митингах, стали «итальянить», по-русски — занимались волынкой, включали все оборудование, жгли топливо, электричество, но к работе не приступали, вред получался двойной. В связи с ожиданиями открытых уличных выступлений 31 января СТО принял решение не распространять сокращение пайка на воинские части Московского гарнизона, командные курсы, войска ВНУС и московскую милицию. Кроме этого, была образована особая «хлебная» комиссия под председательством самого Ленина для решения ежедневных оперативных вопросов по продвижению продгрузов в Центр106.

На долю Каменева выпала привычная задача составить официальное воззвание к населению. В этом обращении, принятом 1 февраля на заседании Моссовета, после чудесного рассказа о росте заготовок и залежах зерна где-то там, на каких-то ссыпных пунктах, объявлялось о сокращении пайка промышленным рабочим на i/з, а совслужащим на 1/2. Добросовестно играя свою роль, пленум Моссовета призвал Совнарком к отмене особых академических и совнаркомовских пайков107. Но партийно-государственная элита сделала другой широкий жест. 5 февраля Политбюро ЦК постановило паровозы поездов Калинина, Троцкого, Зиновьева, Сыромолотова, Дзержинского, Фрунзе, Тухачевского и других, находящихся в пути, использовать для продовольственных перевозок108.

В течение января—февраля изыскивались все мыслимые резервы топлива для железных дорог. Реквизировалось топливо, предназначенное для металлургических заводов Юга, останавливалось движение на второстепенных железнодорожных линиях,

260

СТО требовал свести к минимуму повсеместно внутригубернские и прочие перевозки и т.п. Однако в январе проблема стала заключаться уже не только в топливе.

Если открыть карту по состоянию РСФСР на 1921 год, то можно увидеть всего несколько черных ниточек, обозначающих железные дороги, связывающие центр России с хлебными юго-восточными губерниями Поволжья и Урала, которые на востоке вливаются всего лишь в одну непрерывную и очень уязвимую линию Транссибирской магистрали. К январю 1921 года уже было объявлено военное положение в Челябинской, Царицынской губерниях, стоял вопрос о введении его в Области немцев Поволжья и других. Достигла апогея антоновщина, заперев Советскую власть в Тамбове и уездных городках, но главную тревогу вызывала Сибирь, где начало развиваться повстанческое движение крестьян, несогласных с продовольственной политикой большевиков. Их отряды приносили ощутимый урон, целенаправленно разрушая железнодорожные пути, затрудняя и без того малокровное транспортное обращение. Волна крестьянских восстаний в течение января нарастала стремительно.

И.Н.Смирнов, предревкома Сибири, на которую возлагали свои последние надежды продовольственники, 1 января представил Ленину доклад о положении в Сибири109, в котором дана картина достаточно благополучной социально-политической обстановки. Отмечается, что уже нет больших вооруженных отрядов партизан. 11 декабря Сибревком снял военное положение почти во всех губерниях.. Уверенно заявляется, что в «данный период Советская власть в Сибири устойчива». Поэтому «работа советских органов Сибири направлена в данное время к достижению максимальных результатов в области продовольственной разверстки. Эта работа диктуется исторической необходимостью и проводится неуклонно в боевом порядке».

Прошел январь. Телеграмма Смирнова Ленину от 1 февраля уже совсем в другом роде. Положение в Сибири ухудшилось, сообщает он, возникает новое опасное явление. Части 2 6-й дивизии, расположенные на Алтае, «разложились», перероднились с местными и не годятся для поддержания порядка. Были случаи перехода красноармейцев на сторону восставших. Крестьяне-коммунисты Алтая ненадежны, а местами открыто выступают против разверстки и могут соединиться с Крестьянским союзом. Весной неизбежно широкое кулацкое движение в Алтайской и Семипалатинской губерниях. В заключение Смирнов просил обменять сибирские дивизии на верные части из голодных европейских губерний110.

Но как их перебросить туда и вывезти разложившиеся сибирские дивизии, если железная дорога и без того задыхается от топливного голода? Кроме этого, новизна ситуации заключалась в том, что и в обтрепанных частях по ту сторону Уральского хребта

261

не все обстояло благополучно. Огромная армия, набранная из крестьян, в массе оказалась небоеспособной против повстанческих отрядов. В этот период особое значение приобрела «преторианская гвардия» — курсанты учебных заведений Красной армии, которые оказались единственно надежным средством в усмирении мятежей и борьбе с так называемым политическим бандитизмом. Подразделения курсантов цементировали армейские части, действовавшие в Тамбовской губернии и при ликвидации Кронштадтского мятежа.

В декабре началась массовая демобилизация старших возрастов в Красной армии, демобилизованные красноармейцы, возвращаясь на родину, находили свои деревни в полной нищете и отчаянии и прямиком направлялись в отряды восставших. Ленин на X съезде РКП (б) признавал, что демобилизация Красной армии дала повстанческий элемент в невероятном количестве111. Как конкретно это происходило, в ЦК и Совнаркоме могли узнать из писем, отправленных бывшими красноармейцами. И.Давыдов, уроженец Гомельской губернии, так описывает свое возвращение.

От станции, невзирая на предупреждения о том, что по дороге неспокойно, шел лесом. «Двадцать пять верст пройдя, нагоняет меня конь со всадником в кустарниках, поравнявшись со мной, он заговорил — откуда идете и чего нового слышали. Я рассказал, но, конечно, не зная человека, которого лагеря он. Он спрашивает, много ли я служил в общем итоге, я говорю: 11 лет — восемь Николаю, 3 года Советской власти. Он мне говорит: ты, значит, доброволец? Да. Всадник сердито: дураки все добровольцы, я тоже таков, но наконец не вынес и в обратную сторону пошел добровольцем. Я спросил, почему? Потому что ежовы рукавицы дурацкой жидовской коммуны заставили идти. Я был в полках, был в отрядах и действительно исполнял предписания, лукавые законы лукавых жидов и драли крестьян по закону жидовской коммуны, но после долгих и печальных сцен я наотрез отказался быть красноармейцем, т.е. палачом, в особенности крестьян. Далее он мне сказал, что у нас насчитывается тысяча человек и все мы готовы на бой против жидовской коммуны.

По приходе домой я воочию убедился, что нет спасения в искании справедливости у коммуны. У меня отец 71 год, мать 65 лет, хлеб к концу подходит, соли и не поминай. На меня посыпались неудовольствия — через вас, добровольцев, мы погибаем без хлеба...

И когда где крестьянин пискнет, что ему больно, то еще пуще нажимают и ораторствуют, что мы работники честные, поступаем правильно. Да, вы действительно честные грабители и дармоеды и честные разбойники со своим правительством и его вождями некоторыми. И когда советская коммуна честно приходит к тебе в дом, грабит и выгоняет в армию голодать, да погонит на тамбов

262

ских крестьян разорять до основания деревни, устраивают самые ужасные казни... Ясно, что они этим заставят идти не в Красную армию, а скорее в банду»112.

Николай Бухарин на X съезде охарактеризовал то время как завершение полосы необычайно интенсивных войн со всем капиталистическим миром, а с другой стороны, как наступление войны на внутреннем фронте — «иногда в форме настоящей войны; иногда в форме, чрезвычайно близкой к этой войне»113.

Эта война после войны, точнее, начало нового этапа гражданской войны, проявилась прежде всего в усилении так называемого политического бандитизма, который, судя по оперативным сводкам ВЧК, стал охватывать практически все губернии Советской России. Главком С.Каменев в своем докладе заместителю председателя РВСР Склянскому от 17 февраля 1921 года резко разделял все действующие на территории республики банды на три группы: 1) банды местного происхождения, которые встречают не только сочувствие местного населения, но и комплектуются из его состава; 2) банды, возглавляемые отдельными бандитами (восставшие начальники типа Вакулина, Колесникова и т.п.), которые не пользуются сочувствием широких слоев населения того района, где они действуют; 3) мелкие банды, имеющие единственной целью наживу.

Первый вид банд наиболее серьезен, и борьба с ним требует большой планомерности и напряжения. К таковым относятся: банды Антонова в Тамбовской губернии, банды Махно, банды в Правобережной Украине, вспыхивающие восстания в Сибири, басмачество в Туркестане и восстания в Дагестане. «К началу января месяца сего годя движение приняло размеры, которые угрожали жизненным интересам Республики. Создавшаяся обстановка требовала решительных мероприятий. Весь январь был использован на подготовку подавления восстания, а именно, к сосредоточению необходимых сил из состава полевых войск, ибо местные войска для указанной цели оказались непригодными».

Далее в докладе дается краткое описание оперативных действий против повстанцев и делается вывод, что в целом масштаб «ан-тоновщины» и «махновщины» идет на убыль. Но с точки зрения борьбы с продовольственным кризисом гораздо важнее было то, что происходило в Сибири. А здесь по железным дорогам могли курсировать только бронепоезда. «Движение в Сибири перекидывается из одного района в другой и имеет также ярко выраженный территориальный характер, базируясь на симпатиях местного, в большинстве своем зажиточного населения. Только что ликвидированные восстания в Барнаульском и Бийском районах сменились вновь вспыхнувшими восстаниями в Ишимском и Тобольском районах, размеры коих только определяются. По донесениям пом-главкома по Сибири, восстание первоначально охватило районы в 100 верстах юго-восточнее Тобольска и Усть-Ишима и вдоль

263

железной дороги к западу и востоку от Ишима и одновременно охватило район железной дороги Курган—Токуши. Из хода событий следует предположить, что среди местного населения велась предварительная агитация. Большая часть повстанцев пешие, имея незначительные конные банды в 100—200 человек. Вооружение их разнообразное»114.

Главком указывал, что советские части и гарнизоны в Сибири значительно уступают восставшим по численности. Судя по белогвардейским источникам, ситуация в Сибири представлялась пра-.вительству Ленина настолько безнадежной, что оно решилось на тот вариант, который два с половиной года назад отвергло с шумным негодованием, когда летом 1918 года антисоветское Временное Сибирское правительство предложило большевикам в Москве обеспечить непрерывную отправку продовольствия в голодающие центры России в обмен на отказ от попыток вооруженного вторжения за Урал.

В марте 1921 года к проживавшему на Алтае видному ученому, исследователю Сибири, бывшему эсеру В.И.Анучину явился молодой человек с письмом от барона Унгерна. Унгерн просил ученого, пользовавшегося большим авторитетом в крае, возглавить будущее сибирское правительство, которое должно быть образовано после скорого падения Советской власти в Зауралье. Он сообщал, что между ними и Москвой идут переговоры, Москва соглашается предоставить Сибири полнейшую самостоятельность, ей безразлична даже форма правления в Сибири, исключая самодержавие, границей должен являться Уральский водораздел. Но Москва требовала, во-первых, чтобы по всей российско-сибирской границе бессрочно не устанавливалось таможенных сборов, и, во-вторых, чтобы Сибирь в течение двух лет ежегодно бесплатно доставляла для России 300 млн. пудов угля, 100 млн. пудов пшеницы, 50 млн. пудов мяса, 50 млн. пудов жиров и 50 млн. пудов рыбы.

«Полагая, что никакое будущее сибирское правительство не сможет принять подобных условий, — писал Унгерн, — мы тоже категорически отказались от разговоров о подобной контрибуции и заявили через уполномоченного Львова о том, что в конце апреля начнем организационное наступление по всем фронтам, а до того времени будем напоминать о себе спорадическими набегами»115.

Чем были эти переговоры для «кремлевских мечтателей»: искренним желанием сдачей Сибири на какое-то время ослабить тиски кризиса или более мелкими тактическими соображениями борьбы с центральноазиатской контрреволюцией? Сказать трудно. Во всяком случае это был бы любопытный эксперимент; отдать часть страны во власть политических противников, под их «нэп», и таким образом за ее счет продолжать питать бег европейской России по рельсам военного коммунизма прямо в социализм.

264

Тем не менее все внешние обстоятельства не представляли бы для партии большевиков столь серьезной угрозы, если бы их многократно не усилили собственные внутрипартийные противоречия, и главным образом противоречия в высшем руководстве. Как сложившиеся во время войны довольно жесткие взаимоотношения властных структур с различными социальными слоями России, так и устоявшиеся отношения в самой партии не могли избежать воздействия со стороны главного обстоятельства времени — окончательной победы в гражданской войне над буржуазно-помещичьей коалицией. Из фундамента системы военного коммунизма выпал один из краеугольных камней, и вся политическая надстройка покрылась трещинами.

Разрушение здания военного коммунизма началось с верхнего этажа, построенного весной 1920 года, — с милитаризированной организации промышленности. РКП(б), долгое время затягивавшая вопрос о пересмотре крестьянской политики, как рабочая партия не могла не отреагировать на возникающие течения в рабочей среде — после того как в ноябре 1920 года на V Всероссийской конференции профсоюзов был поставлен вопрос о переходе от методов руководства, сложившихся в военных условиях, к развернутой рабочей демократии, в самой партии начинается кризис, приоб-ревший форму дискуссии о профсоюзах. Кризис в партии и ее верхушке стал последним венцом общественного кризиса, в котором глубину фундамента определяло крестьянство.

Помимо ряда других проблем, в дискуссии о профсоюзах в последний раз перед нэпом с новой силой появилось противоречие между двумя глубинными течениями в послеоктябрьском большевизме, четко обозначившимися еще весной 1918 года. Только на заключительном этапе военного коммунизма поменялись главные герои: вместо Рыкова встал Троцкий. После того как его предложения по кардинальному пересмотру крестьянской политики были отвергнуты большинством ЦК, он ищет другие источники развития и обращается в сторону промышленного пролетариата. 3 ноября на комфракции V конференции профсоюзов Троцкий выдвинул лозунги «огосударствления» профсоюзов и «завинчивания гаек военного коммунизма».

Однако у Ленина и его приверженцев по-прежнему дохминировало «соглашательское» настроение в отношении города. Он не был склонен экспериментировать с истощенным пролетариатом и накалять обстановку в рабочих центрах. В поисках резервов Ленин вновь обращается в сторону деревни, и при его деятельной поддержке радикальный проект государственного принуждения в крестьянском производстве находит выражение в постановлении VIII съезда Советов.

265

Впрочем проект этот, как и гаечный ключ Троцкого, был уже . не тем инструментом, которого требовал разлаженный общественный механизм.

Развязка совпала с кульминацией. По стечению обстоятельств в то время, когда в Москву собирались делегаты X съезда РКП (б), чтобы приложить усилия к выходу из политического и экономического кризиса в стране, у стен Петрограда вспыхнуло восстание гарнизона Морской крепости Кронштадт и некоторых кораблей Балтийского флота. Кронштадтский мятеж поставил высшую точку в росте политической напряженности кризиса 1921 года и явился непосредственным продолжением сильных рабочих волнений, охвативших Петроград в последнюю неделю февраля. 24 февраля после закрытия Петроградского трубочного завода для перерегистрации рабочих среди них началось волнение. В тот же день был выставлен караул курсантов, не допустивших рабочих на завод, рабочие двинулись к заводу «Лаферм», сняли рабочих этого завода и последовали к Балтийскому заводу. Балтийский завод присоединился к демонстрации, но высланными против них курсантами и кавполком 11-й стрелковой дивизии демонстранты были рассеяны. В этот день рабочие предприняли неудачную попытку захватить винтовки 98-го стрелкового полка. 25 февраля демонстранты в различных частях города рассеивались курсантами, поскольку хотя в красноармейских частях волнений не было, «но положиться на них было нельзя»116. Среди забастовавших появлялись откровенно антибольшевистские прокламации с требованиями коренного изменения политики, освобождения арестованных социалистов и рабочих, свободных перевыборов в Советы, профсоюзы и т.п. 28 февраля в Невском районе были расклеены прокламации, открыто призывающие к созыву Учредительного собрания — «Долой ненавистных коммунистов!», «Долой Советскую власть!»117

Среди волновавшихся рабочих вращались посланцы из Кронштадта. К 1 марта заканчивался срок полномочий Кронштадтского совета, и предстояли выборы нового. 28 февраля на собрании команды линкора «Петропавловск» была принята резолюция с требованием немедленных свободных выборов. К ней присоединилась команда крейсера «Севастополь». На 1 марта вновь были назначены митинги на «Петропавловске» и в здании манежа, но толпы хлынули на Якорную площать. Выступал председатель Президиума ВЦИК М.И.Калинин и был освистан. «Брось, Кали-ныч, тебе тепло!» — шумела площадь. Митинг принял резолюцию, в которой повторялись требования свободных и тайных выборов в Советы, освобождения политзаключенных, упразднения политотделов, свободы торговли и т.п.

Изучая причины Кронштадтского мятежа, как правило, всегда делали упор на тесную взаимосвязь событий на флоте с крестьян

266

ской политикой большевиков. В Кронштадте, как и в 1-й Конной, как в любой другой части армии и флота, регулярно получали письма из дома, которые создавали соответствующее настроение у матросов тем более, что к началу 1921 года личный состав Балт-флота сильно изменился. Подавляющее большинство команд и гарнизона составляли новобранцы, да еще с Кубани, да еще с, Украины, из тех областей юга, которые были далеки от прокоммунистических настроений. «Вот этот-то новый матрос, деревенский парень, одетый в матросский костюм, и был основной социальной силой взбунтовавшегося Кронштадта»118.

Нет спору, но все же и нет особых оснований далеко разводить кронштадтского матроса 1921 года от кронштадтца 1917— 1918 годов. Скорее, матросы, в силу особенности своей службы, всегда отличались большей спайкой и организованностью, чем пехотная «крупа». Кронштадтский совет еще в начале лета 1918 года, также после полосы волнений на петроградских предприятиях, вынес резолюцию, в которой заявлялось: «Вся власть Советам! Не для того трудовые массы потратили столько сил и крови, добиваясь своего освобождения, чтобы ими управляли, они имеют насущное и неотъемлемое право в лице своих Советов управлять самостоятельно... централизация власти ведет к диктатуре партий, а последняя к диктатуре отдельных личностей, всегда гибельно отражающейся на общем деле трудящихся... Долой диктатуру партий и лиц!»119 Почти о том же в 1918 году трубила «краса и гордость», о чем в 1921 году в кубриках и на Якорной площади горланили «жоржики» и «иванморы»: мы свободных выборов, как и белой булки, три года не видели.

На следующем собрании 2 марта комиссар Балтфлота Кузьмин заявил, что коммунисты от власти добровольно не откажутся и будут бороться до последних сил. Вожаки матросов, полагая, что со стороны коммунистов может последовать неожиданный удар, начали расставлять военные посты. Все сохранившие верность большевикам начали покидать крепость, власть перешла к временному революционному комитету, во главе которого встал старший писарь линкора «Петропавловск» Петриченко. 3 марта весь Кронштадт остался в руках ревкома, всем стало ясно — конфликт вступил в необратимую фазу, начался мятеж. Часть коммунистов осталась и образовала Временное бюро кронштадтской организации РКП во главе с комиссаром продовольствия Кронштадта Ильиным. 3 марта «Временное бюро» приняло обращение к коммунистам с призывом поддержать ревком и всё его мероприятия. По словам Троцкого, из кронштадтских коммунистов около 30% принимало активное участие в борьбе против власти, 40% — занимало нейтральные позиции и остальная часть приняла участие в борьбе против повстанцев120.

Ход событий и разложение среди коммунистов во многом были предопределены дискуссией о профсоюзах. В Питере й Кронш

267

тадте шла жестокая борьба, Зиновьев публично, перед матросской и солдатской аудиторией и в печати, громил и топтал командование Балтфлотом во главе с Раскольниковым, оказавшееся в лагере сторонников Троцкого. Опираясь на недовольство матросов начальством и условиями службы, сторонники Ленина искали у них поддержки в дискуссии. Они нашли ее, но вместе с тем повергли комячейки флота и все командование в состояние оцепенения. На кораблях наступили анархия, неповиновение, что в конечном счете привело к мятежу. Странно, что никто из оппозиции на X съезде не бросил Зиновьеву упрек в том, что он сам, собственными руками «выстроил» Кронштадт.

К штурму крепости приступали несколько раз. Первоначально в Смольном возобладало мнение о непрочности организации мятежников, что среди них идет разложение и там не более трех тысяч активных бунтовщиков. По всей видимости, возникшая идея расправиться с ними к открытию X съезда заставила Комитет обороны Петрограда во главе с Зиновьевым и командарма 7-й армии Тухачевского спешно бросить 8 марта на лед около 3000 курсантов и красноармейцев. Под сильным огнем до острова добралась лишь часть наступавших, из которых один батальон 561-го полка сразу перешел на сторону мятежников и еще две роты взяты в плен. Остальные побрели назад.

Кронштадтское восстание, несмотря на свою относительно незначительную военную мощь, представляло самую грозную опасность. Оно могло стать детонатором к тому горючему материалу, которым к весне 1921 года была вся страна. Сохранились сведения о том, что, как только в различные уголки республики просочились слухи о событиях в Кронштадте, повсеместно стал наблюдаться массовый отъезд чиновной партийно-советской бю рократии. В других случаях, как например, вспоминал один ко мандировочный, проезжавший через Тверь во время мятежа, \ органе губкома помещались статьи почти что «меньшевистского) содержания121.

В самом Петрограде тогда находилось около 22 тысяч матро сов, которые, по мнению командования, представляли собой постоянную и весьма грозную опасность. Решено было осторожно удалить их из города. Сухопутные войска Петроградского округа также расценивались как крайне ненадежный элемент; надежда была только на одних курсантов Петрограда и подтягиваемые части Западного фронта. Командование лихорадочно искало боеспособные против мятежников войска. В Петрограде проходила мобилизация коммунистов. Только с 12 по 13 марта через политотдел южной группы в части было переправлено в качестве рядовых свыше 600 коммунистов122. X съезд РКП (б) организовал «кронштадтскую фракцию» и отправил до 300 своих делегатов под Кронштадт. Партийное усиление группировки войск, концентрировав

268

шейся против мятежников, превосходило аналогичные мобилизации на тысячеверстные фронты против Деникина и Колчака.

Намеченный на 14 марта штурм сорвался — 78-я бригада в составе двух полков отказалась выйти на позиции; выбросили лозунги: захватывай артиллерию, посылай делегатов в Кронштадт идти на Петроград. Наконец рано утром 17 марта цепи штурмующих с усиленным пайком в желудке и заградительными отрядами за спиной вышли на лед. Нападавшие ворвались в Кронштадт, на всех углах появились сотни матросов, началось братание. Внезапно по толпам братающихся из окон и чердаков ударили пулеметы, разогнав всех в стороны. Впоследствии большевики утверждали, что стреляли мятежники, а те считали, что это была провокация коммунистов, затаившихся в городе. Мало кто точно знал, чьи пальцы нажимали гашетки пулеметов, и бой разгорелся с новой силой. Для наступавших наступил наиболее трудный момент штурма, когда им казалось, что дело проиграно. «Понадобилось невероятное напряжение, чтобы удержаться хотя бы на юго-восточной окраине города»123. Но кронштадтцы не выдержали и дрогнули. Около четырех тысяч мятежников со своими вожаками бежали по льду в Финляндию, более двух тысяч солдат и матросов попали в плен. Расправа с пленными была примерно жестокой. Кто знает, сколько сотен или тысяч трупов прибили к берегам вскоре вскрывшиеся воды Финского залива...

Все же, несмотря на все трудности борьбы с кронштадтскими мятежниками, политический кризис шлепнул Кронштадтом партию большевиков только на излете, уже потеряв убойную силу. Инерция событий отнесет пик кризиса на начало весны, Кронштадтский мятеж вспыхнет только в марте, но руководству партии уже в начале февраля стала очевидной необходимость радикального изменения политики. Несмотря на обилие фактического материала, вряд ли когда-нибудь удастся установить более точную дату перелома в сознании самого Ленина, чем та, которой мы располагаем теперь — январь 1921 г. Можно выразиться так: Ленин вступил в январь «военным коммунистом» и вышел из января уже вполне подготовленным к новой экономической политике. 4 февраля на конференции металлистов он впервые дает об этом знать. В ответ на резолюцию конференции о замене разверстки продналогом он говорит, что не против пересмотра отношений рабочих и крестьян124.

12 января Пленум ЦК РКП (б) специально обсуждает вопрос о настроениях среди крестьян и создает специальную комиссию в составе Калинина, Преображенского и Артема с заданием обсудить возможные меры быстрого облегчения положения крестьян в некоторых наиболее неблагополучных губерниях и доложить в Политбюро в двухнедельный срок. Другой комиссии в составе Дзержинского, главкома Каменева, Данилова и Артема дано поручение спешно выработать меры по ликвидации бандитизма125.

269

2 февраля, когда положение окончательно проясняется, Политбюро по докладу Бухарина принимает решение указать наркому Цюрупе на необходимость быстрого проведения «продовольственной скостки» в тех местах, где крестьяне особенно сильно пострадали от неурожая и нуждаются в продовольствии, а также предусмотреть другие меры облегчения положения крестьян в этих губерниях126.

4 и 5 февраля Цюрупа во исполнение директив ЦК отдает приказы о прекращении хлебозаготовок в Тамбовской, Симбирской, Уфимской, Саратовской, Самарской губерниях, в Башкирской республике, Немкоммуне и других местах. Ленин 4 февраля объявил, что «сейчас мы в 13 губерниях совершенно приостанавливаем разверстку»127.

2-го же февраля, после заседания Политбюро, Ленин принял настойчиво пробивавшегося к нему члена Сибревкома В.Н.Соколова, представителя Наркомзема в сибирском руководстве, который приехал в Москву специально с предложениями замены разверстки в Сибири процентным натуральным налогом128, и поручает ему подготовить свои материалы к Пленуму ЦК. Но в последующие дни Соколов со своими бумагами отошел на второй план, развернулось действие с участием первых лиц.

5 февраля на заседании Политбюро Каменев внес предложение на ближайшем заседании заслушать доклад Осинского о предстоящей посевной кампании. 8 февраля Политбюро заслушало доклад исполняющего обязанности наркома земледелия Осинского «О посевной кампании и положении крестьянства». Сухие строки протокола не дают представления, каким образом происходило обсуждение этого вопроса, известно лишь, что состоялось решение поручить Каменеву созвать комиссию в составе Цюрупы, Осинского и Каменева и сделать очередной доклад через две недели. В эту комиссию Ленин и передает составленный им на заседании, очевидно, по итогам обсуждения «Предварительный, черновой набросок тезисов насчет крестьян», который начинался так: «Удовлетворить желание беспартийного крестьянства о замене разверстки (в смысле изъятия излишков) хлебным налогом»129.

А.Д.Цюрупа оставил нам воспоминания об атмосфере тех дней, когда вырабатывалось решение о замене разверстки налогом: «Помню заседание Политбюро, на котором был разработан этот вопрос. Началось заседание. Главное участие в нем принимали В.И. и я. В.И. ругал нас бюрократами, распекал нас. Говорил: «Вы ошибаетесь, то, что раньше было правильным, теперь уже не подходит». Оказалось, что я был не прав. В.И. выступал 3 раза, я тоже. Я в ответ на его нападки называл его талмудистом, буквоедом. Однако эта перебранка совершенно не повлияла на наши отношения... В.И. заходил к нам на квартиру и по 1 х/г — 2 часа просиживал с нами, доказывая необходимость

270

введения продналога. Я говорил: «В.И., я не буду делать доклада (на X съезде. — СЛ.), а выступлю лишь содокладчиком к Вашему докладу». Он сказал: «А Вы все-таки, между прочим, скажите, что Вы за свободу торговли»130.

Ленинские тезисы стали поворотным пунктом в судьбе идеи нэпа, которая здесь после длительной борьбы покидает свои нелегальные квартиры и переходит в новое качество, приобретая статус государственной политики. Еще до X съезда РКП (б) она уже начинает реально влиять на положение в стране, постепенно выводя ее из всеобъемлющего кризиса. Чтобы сбить напряжение в столицах, власти вновь стали смотреть сквозь пальцы на оттаивание вольной торговли. В Москве к Сухаревской башне опять постепенно стекались толпы горожан и подмосковного крестьянства. Петроградский совет в феврале открыто разрешил свободный провоз и торговлю продовольствием на вольном рынке. Наконец заколебалось и руководство профсоюзов, долго крепившееся под нажимом ЦК партии.

Новая волна забастовок в Москве заставила бюро комфракции ВЦСПС 3 марта вмешаться в аресты рабочих. Обсудив вопрос о продовольственном положении, фракция вынесла обширное постановление, на оглавление пунктов которого ушла добрая половина русского алфавита. Главное, чего потребовала фракция, — это снятия заградительных отрядов по всей территории республики, за исключением тех местностей, где еще не была закончена заготовка основных продовольственных продуктов; (а поскольку она нигде не была закончена, кроме голодных 13 губерний, то) сократить план разверсток на губернии и номенклатуру нормированных продуктов. В итоге фракция требовала разрешить гражданам свободную заготовку продуктов и фуража*31.

Вслед за приостановлением разверстки в наиболее беспокойных и неблагополучных губерниях был ослаблен режим монополии на торговлю хлебом и предметами первой необходимости. В Тамбовской губернии в феврале, наряду с началом массированного наступления на повстанческие территории и ужесточением репрессий против базовых сил антоновцев, еще до всяческих официальных постановлений были разрешены свобода товарообмена внутри губернии, расширение сети мельниц и маслобоек. Для сел, а не волостей, как полагалось, выполнивших до 50% разверстки, проведено снабжение керосином, солью, спичками, мануфактурой. В трех особо «бандитских» уездах были выделены фонды товаров для снабжения лояльных, противобандитских селений. Послабления коснулись различных крестьянских повинностей, условий пользования лесом, реками и т.п.132

Ленин на очередном, XI съезде РКП (б) вспоминал, что «поворот к новой экономической политике был решен на прошлом съезде с чрезвычайнейшим единодушием, с большим даже единодушием, чем решались другие вопросы в нашей партии (которая, надо

271

признать, вообще отличается большим единодушием)»133. Но думается, что это единодушие было во многом единодушием особого рода — того же, что и на VIII съезде Советов, которое сделало руководство партии малочувствительным к сигналам, идущим снизу, если они не облечены в стальную оболочку ружейной пули или чего-то подобного.

Известно, что проект перехода к налогу вызвал неоднозначную реакцию в госаппарате и партии в целом. Наряду с растущим количеством сторонников имелись и серьезные противники, о чем писал Соколов в своих воспоминаниях134, в чем признавался и сам Цюрупа. Подготовительные документы и материалы X съезда свидетельствуют о стремлении представителей центрального продовольственного аппарата искоренить из них любые намеки на возможность свободной торговли. Цюрупа, вопреки настояниям Ленина, так и не сказал в своем содокладе на съезде, что он за свободную торговлю. Благодаря его сопротивлению и обязана появлением на свет курьезная формулировка в съездовской резолюции о замене разверстки натуральным налогом — о допущении обмена «в пределах местного хозяйственного оборота».

Признаки несогласия определенной части аппарата и рядовых коммунистов с радикальными экономическими преобразованиями видны и в таких явлениях, как выход из партии, который, правда, не приобрел широкого характера, но, по информации Молотова на X партконференции, имел в некоторых случаях заметный характер. Известен случай с функционером ВЛ.Панюшкиным, который вышел из РКП (б) и пытался организовать свою «рабоче-крестьянскую социалистическую партию»135. Проявился чисто аппаратный метод сопротивления. Коммунист Д.Н.Бычков из Данковского уезда Рязанской губернии жаловался в ЦК партии, что когда красноармеец, вернувшись с фронта, видит, что у его семьи нет куска хлеба и обращается в упродком за помощью, то комиссар гонит его на рынок, «мотивируя тем, что вы завоевали вольный рынок, там и покупайте, а у нас вам нет»136.

При всем при том, что единодушие на партсъезде по такому важному вопросу, как переход к новой экономической политике, можно только приветствовать, нужно заметить, что оно же было ранним предвестником возникновения и расцвета целой эпохи «единодушия», затянувшейся на многие десятилетия.

Новый курс партии был рассчитан в первую очередь на политические результаты. Волей Ленина, X съезд расправой с оппозицией и решением о переходе к продналогу в союзе с весной сумел в значительной степени ослабить остроту социально-политических противоречий, порожденных военным коммунизмом, и предотвра- ! тать наступление нового полномасштабного этапа гражданской j войны — войны бывших союзников над трупом поверженной бур- I жуазии. С наступлением полевых работ кризис начала 1921 года j

272 j

мог считаться в значительной степени преодоленным, даже несмотря на то обстоятельство, что география политического бандитизма отнюдь не сузилась и в течение года доставила Советской власти еще множество хлопот. Но экономический кризис, начавшийся бог знает еще когда, не при Ленине и не при Керенском, отметивший себя яркой вспышкой в начале 1921 года, этот Кризис продолжал развиваться, переходя в свою заключительную стадию, принимая форму массового убийственного голода. И еще предстой г установить и взвесить те слагаемые общественного бытия, которые при неизмеримо худшем положении, чем в начале 1921 года, все же не смогли стать причиной нового обострения социально-политических противоречий и все дальше и дальше уводили общество от состояния гражданской войны.

Заключение

О ПРИРОДЕ ВОЕННОГО КОММУНИЗМА И ОСОБЕННОСТЯХ ПЕРЕХОДА К НОВОЙ ЭКОНОМИЧЕСКОЙ ПОЛИТИКЕ

Государство? Что это такое? Итак, слушайте меня, ибо теперь я скажу вам свое слово о смерти народов. Государством называется самое холодное из всех холодных чудовищ. Холодно лжет оно; и эта ложь ползет из уст его: «Я, государство, есмь народ».

Ф.Ницше. Так говорил Заратустра

Не требуется доказывать, насколько важен вопрос о характере перехода от продразверстки к продналогу, от военного коммунизма к нэпу. Представление о нем раскрывает механизм важнейших политических решений, а это имеет не только чисто научное, но и практическое значение. Нельзя полностью согласиться с трактовками перехода к нэпу как акции, связанной непосредственно с окончанием гражданской войны и инициативой сверху. Расширение круга источников свидетельствует о том, что решающее значение в этом переходе имела политическая борьба крестьянства и близких к нему слоев за свои непосредственные интересы.

Экономические и прочие предпосылки перехода к нэпу со стороны крестьянства сложились задолго до февраля 1921 года, однако недоставало еще одного существенного элемента для начала преобразований — веско выраженной воли крестьянства. Гражданская война сыграла шутку, экономическая необходимость разошлась с политическими условиями. Поворот крестьянства в 1919 году от контрреволюции к Советской власти «заморозил» на время развитие их противоречий с политикой большевиков, которые в свою очередь переоценили степень крестьянской поддержки. Но после разгрома врангелевских войск, когда ненавистная крестьянам помещичья реакция была сброшена в Черное море, крестьянство начинает активно требовать пересмотра своих отношений с государством. И здесь можно констатировать, что интерес подавляющей части населения России был включен в политический механизм не через каналы представительных учреждений государственной власти, а через такие крайние формы, как вооруженная борьба. Причины этого непосредственно вытекают из характера явления, получившего название «военный коммунизм».

Множество точек зрения на природу военного коммунизма, сложившихся в отечественной историографии, в сущности сводятся к двум. Одна подчеркивает связь военного коммунизма с гражданской войной и его исключительную вынужденность на всем от

274

резке существования. Вторая, в основном повторяя первую, имеет, однако, выраженную склонность видеть в политике военного коммунизма попытку непосредственного перехода к социализму. Мы вышли из исследования экономических проблем периода военного коммунизма с выводом, что политика жесткого государственного регулирования, продовольственная диктатура, а следовательно, и вся система военного коммунизма, не были вызваны необходимостью в продовольствии (а тем более военными условиями, требовавшими в первую очередь укрепления союза с крестьянством), по крайней мере с весны 1920 года. Несомненно, что жизнь военному коммунизму продлили другие факторы, не имеющие прямого отношения к текущим потребностям.

В качестве такого фактора справедливо называют идею непосредственного перехода к коммунистическим отношениям. Будучи верным по существу, тем не менее подобное объяснение поверхностно, и прежде всего потому, что появление такой идеи само по себе подлежит объяснению. Настаивая на таком объяснении, историки всего лишь восстанавливают вывод, сформулированный еще в те времена самими участниками этих событий, например Лениным, что когда-то было заслонено концепцией краткого курса истории ВКП(б). Хотя нельзя отрицать, что некоторые шаги в дальнейшем осмыслении природы военного коммунизма все же были сделаны, поставлены вопросы, задающие верное направление исследованиям, и это немало.

В.И.Биллик в своей статье заметил, что «ошибочно противопоставлять вынужденность экономических мер 1917—1921 гг. тем целям в деле преобразования общественно-экономического строя, которые эти меры одновременно и нераздельно преследовали»1. Он совершенно справедливо подчеркивает, что вся экономическая политика в первые годы революции была в значительной мере вынужденной условиями разрухи, но от этого она не переставала быть социалистической по своим целям, методам и по своей социально-экономической природе.

В.ПДмитренко ставит два вопроса, которые помогают еще глубже проникнуть в суть проблемы: «Во-первых, почему из различных практиковавшихся в годы войны хозяйственных мер государством отбирались и внедрялись только те, которые укладывались в рамки определенной системы и, во-вторых, почему эта система начала саморазвиваться и наиболее крайние формы ее (национализация всей мелкой промышленности, запрещение базаров, отмена платы за коммунальные услуги, решение VIII съезда Советов о государственном регулировании сельского хозяйства и др.) стали осуществляться уже после окончания гражданской войны»2.

Вот на эти вопросы и нужно попытаться ответить, причем не будем вдаваться в споры, насколько мероприятия военного коммунизма были «социалистичны», а подойдем более прагматично, ибо,

275

.что ни говори, а критерии социалистичности в представлениях большевиков и современных им других социалистических партий или даже по сравнению с современностью — существенно отличаются. Воспользуемся тем преимуществом, которое время, исторический опыт предоставляют историкам по отношению к великим мыслителям и политикам прошлого.

Для ответа на имеющиеся два вопроса нужно ответить на третий. Послереволюционное общество отнюдь не было однородным и интересы в нем были различные. Так для кого же в этом обществе политика военного коммунизма была вынужденной и необходимой вплоть до 1921 года? Может быть, для затаившихся буржуа и помещиков? Нет. Для мелких хозяйчиков-крестьян? Нет, они всей душой были против монополии и диктатуры. Тогда для промышленных рабочих? Здесь ответить однозначно трудно, в принципе рабочие были заинтересованы в усилении государственного регулирования отношений с деревней, но они никогда не абсолютизировали эту заинтересованность до уровня продовольственной диктатуры. Остается фактом, что рабочие не менее, а может быть, даже более упорно, чем крестьяне, боролись против продовольственной диктатуры за свободную заготовку продуктов. Нет сомнений в том, что если бы судьба продовольственной политики зависела непосредственно от рабочих и их профессиональных организаций, то диктатура Наркомпрода не просуществовала бы в 1918—1920 годах и нескольких недель.

Мы перебрали все основные слои населения России и не обнаружили никого, кто бы был абсолютно заинтересован в развитии продовольственной диктатуры, которая явилась основой всей системы военного коммунизма. Значит, тогда все-таки остается власть идеи? Но подождем пока уходить в их возвышенную сферу, продолжим поиски в области материальных интересов.

Марксисту Бухарину в 1921 году, очевидно, не давала покоя его теоретическая совесть. Он, как и многие, находился в недоумении: почему рабочий класс, чью диктатуру объявляла партия, чьи интересы она защищала перед мировой буржуазией, выступил в начале года массовыми забастовками в Петрограде, волнениями и волынками в Москве и других городах? Почему рабочие на предприятиях выносили эсеровские резолюции, поддерживая лозунг свободной торговли? Почему, наконец, в связи с этим тыловые гарнизоны пришлось переводить на фронтовой паек?

Бухарин признавался: «Из 5 млн.* рабочих вряд ли около миллиона вместе с 700 тыс. коммунистами были против свободной торговли». И сделал вывод: «При разрухе пролетариат превращается в мелкую буржуазию» и усваивает ее интересы в свободной

Эта цифра профстатистики к тому же явно преувеличена.

276

торговле3. Бросив все население России в мелкобуржуазную пучину, Бухарин остался в одиночестве, но «теория» была спасена!

В марте 1921 года в одном из выступлений Бухарин произнес: «Разбив врага и покончив с кронштадтским восстанием, мы должны обеспечить внутренний мир и железными руками прекратить всякие попытки ниспровержения Советской власти, допустив, однако, усиленные уступки целому ряду слоев населения. Таково соглашение с крестьянством, такова закупка за границей продуктов потребления с целью дать возможность рабочему с большей интенсивностью работать для возрождения нашей промышленности»4. Итак, Бухарин уполномочен от лица кого-то сделать усиленные уступки и крестьянам и рабочим. На наш взгляд, выяснение этого лица и могло бы составить вклад в дальнейшее изучение проблемы военного коммунизма.

В одном из своих лучших сочинений Маркс справедливо заметил: «Как об отдельном человеке нельзя судить на основании того, что он сам о себе думает, точно так же нельзя судить о подобной эпохе по ее сознанию. Наоборот, это сознание надо объяснять из противоречий материальной жизни, из существующего конфликта между общественными производительными силами и общественными отношениями»5. Это высказывание укрепляет наше сомнение, а все ли большевиками было осознано из того, что они делали? В частности, до конца ли ими была понята природа той огромной власти, которая перешла к ним от царского и Временного правительств?

Сознание человека предоставляет ему возможность смотреть на любое явление по-разному, с различных точек зрения. Например, на науку можно смотреть как на развитие человеческого познания, а можно и так, как говорил Прудон: наука — это история заблуждений человечества. Все зависит от того, какая сторона явления абсолютизируется, на чем делается акцент. Соответственно, и период военного коммунизма можно рассматривать как время великой разрухи, но в ней нельзя не заметить островок организованности, который постоянно увеличивается, постепенно притягивая к себе все беспорядочные части. Этим островком было новое государство. Если попытаться дать краткое определение военному коммунизму, разумеется, с оговорками, что всякие дефиниции страдают своими специфическими уродствами —• однобокостью, неполнотой и т.п., то можно сказать, что военный коммунизм есть способ укрепления государства, расширение его роли и функций в обществе, и прежде всего в экономике. Все остальное — производное, вторичное, закономерно или случайно вытекающее из главного.

Историческая наука может засвидетельствовать, что особенностью национального российского развития всегда была сильная централистская тенденция. Государство в России издавна играло

277

гораздо большую роль в социально-экономических отношениях, нежели то было в странах Западной Европы. Но несколько десятков лет по пути капитализма с середины XIX века ослабили узду на центробежных силах в обществе. Империалистическая война 1914—1918 годов привела к тому, что Россия не выдержала испытания частной собственностью и свободой предпринимательства. Раздираемая частными интересами, стремлением к наживе, противоречиями в городе, противоречиями между городом и деревней, страна не сумела сохранить политическое и экономическое единство и погрузилась в хаос Цдинственной силой, способной собрать воедино распавшийся общественный организм, было только государство, преодолением национальной катастрофы могло быть только жесткое государственное регулирование. Но ни одряхлевшая монархия, ни «творческие силы» российской буржуазии оказались неспособными выполнить эту миссию. Вводить в берега государственности потоки уездных амбиций, частнособственнических интересов и корыстных устремлений различных хозяйчиков историей было призвано новое государство во главе с партией диктаторского типа и ярко выраженной антикапиталистической идеологией. Большевистское государство проводило политику ослабления городской и сельской буржуазии путем национализации, продовольственной диктатуры и террора, одновременно с ослаблением экономической мощи своего политического соперника, оно пользовалось реквизированным капиталом и продуктами, чтобы укрепить и расширить свою структуру. По словам А.Я.Вышинского, работавшего в то время по продовольствию, вопрос ставился так: Ленин на заседании Совнаркома говорил, что «мы должны кормить тех, кто работает на государство, а остальные пусть заводят свои огро-ды»6 (читай: могут подыхать).

Государство боролось «с крестьянскими и капиталистическими попытками отстоять (или возродить) товарное производство»7, объявляя монополии, внедряя централизованную систему обмена и продовольственного снабжения, как наиболее соответствующую своей природе и интересам. Задача заключалась не просто в развитии экономики, а в подчинении его государственным формам. Всероссийский староста Калинин в сентябре 1920 года растолковывал мужикам через газету «Беднота», что в принципе против сильного крестьянина возражать нечего, но «вся суть в том, чтобы крестьянство эту силу получило от органов Советской власти, чтобы конкретно оно находилось в таких условиях, которые всегда бы давали возможность государству регулировать отношения различных производств»8.

Идеология большевиков позволила им в революции и гражданской войне без колебаний сделать беспроигрышную в российских условиях ставку на сильное государство, на диктатуру, как ими мыслилось, на диктатуру пролетариата. Они овладели государст

278

венной властью, превратив ее в орудие достижения своих политических целей, но и государство в свою очередь «овладело» ими, сделав большевиков плотью и кровью своей системы. Воплотившись в госаппарат, большевики были вынуждены выражать и отстаивать, помимо прочих, еще и особенные государственные интересы, которые, все более развиваясь, отчуждали их от первоначальной задачи защиты интересов пролетариата и крестьянства. Э*го последнее произошло тем более легко и незаметно, поскольку большевики не имели в своем идеологическом арсенале необходимой защиты от встречной экспансии агрессивной государственной структуры.

Теоретики большевиков, и в первую очередь Ленин, ставя во главу угла классовую борьбу, абсолютизировали значение государства как орудия власти наиболее могущественного класса; интересы государственной системы и господствующих классов отождествлялись. Отсюда подразумевалось, что после захвата власти рабочей партией государство автоматически превратится в воплощение интересов всех трудящихся слоев общества, прежде всего рабочего класса. В качестве яркого образчика подобных иллюзий к месту привести слова В.П.Милютина на 3-м съезде рабочей кооперации, где он в ответ на предупреждение Мартова о том, что главная опасность в бюрократизме, заявил: «Если мы строим социалистический строй, то противопоставления между государством и обществом не должно быть»9.

Ленин в своем капитальном сочинении «Государство и революция», приводя цитату Энгельса о государстве: «И эта сила, происшедшая из общества, но ставящая себя над ним, все более и более отчуждающая себя от него, есть государство», в которой совершенно отчетливо проступает мысль об особенной природе и интересах государства, совершенно игнорирует ее и продолжает упорствовать на исключительно классовом характере государства10.

Но если феодал и буржуа за счет своей силы и капитала в состоянии удерживать в узде свое государство, то «государствующему» пролетариату сделать это за счет «своих цепей» довольно проблематично. Уже первый опыт послеоктябрьских лет показал, что ожидаемой гармонии интересов государства и трудящихся классов не происходит. Наоборот, в новом, неотлаженном механизме со всей остротой проступили черты старой бюрократической сути. Близко знавшие Ленина единодушно отмечали его ненависть к бюрократизму. Цюрупа вспоминал, что «В.И. вообще не любил советского аппарата. Он называл его такими эпитетами, которые я не решаюсь здесь повторить»11. В отношении Ленина к госаппарату сказывались обманутые ожидания. После лозунга о необходимости слома старой государственной машины, выдвинутого на заре Советской власти, после горнила классовой борьбы, через которую она прошла в годы революции и войны, Ленин в одной из последних статей разводит руками: «Наш госаппарат... в наибольшей

279

степени представляет из себя пережиток старого, в наименьшей степени подвергнутого сколько-нибудь серьезным изменениям. 1

Он только слегка подкрашен сверху, а в остальных отношениях является самым типичным старым из нашего старого госаппарата»^.

Военно-коммунистическая политика укрепления государственного централизма очень быстро проявила свои противоречия с интересами не только крестьянства, но и рабочего класса. Происходила абсолютизация государственного насилия как метода достижения целей. Большевики пользовались орудием государства без ; понимания его особенной природы и интересов, будучи введенными в заблуждение внешним сходством своей цели ниспровержения эксплуатации, построенной на частной собственности, и государственным централизмом, в принципе враждебным всякому плюрализму. Централизм как способ существования государства составляет его непосредственный интерес. И здесь мы оставляем судить каждому, насколько может быть существенно расхождение или совпадение интересов государства с интересами общества, по тому, насколько централизм расходится или совпадает со стремлением крестьянина свободно распоряжаться продуктами своего труда и интересами рабочего свободно предлагать свою pa- i бочую силу.                                                                                      ,

В период военного коммунизма произошла незаметная подмена политики ликвидации частной собственности как источника эксплуатации централистскими интересами государства как такового, как самостоятельной общественной структуры. И далее уже трудно понять, где кончаются идеи освобождения от частнособственнической эксплуатации и начинается эксплуатация государственная. Правящая партия ассимилировала интересы государственного централизма, заложив тем самым глубокую основу своих противоречий с крестьянством и рабочим классом. Впервые наиболее ярко эти противоречия проявились на заключительном этапе военного коммунизма, в кризисе начала 1921 года. Но тогда неорганизованное крестьянство за счет своей массы сумело приостановить стремление неокрепшего государства к абсолютному господству, что уже не удалось сделать в конце 20-х годов. Наступил долгий период эпохи «ГОСУДАРСТВЕННОГО АБСОЛЮТИЗМА».